— Он что, твой приятель? — сумрачно повторила вопрос Рыжая Соня, счищая с одежды листья, раздавленных муравьев, мошек и прочую дрянь.
— Можно и так сказать,— ответил Тротби.— Он пестовал меня с малых лет, лелеял и любил всем сердцем. Нынче, когда Лобл приехал за мной, я нарочно услал из дома моего верного Ги — не то не миновать нам драки, и кто знает, чем бы тогда закончилась эта история…
— Что за история? — очнулся Шон. Снова в нем произошла борьба природной вежливости с природным же любопытством, и, как это часто бывало, победило все-таки любопытство.
Тротби и сам желал рассказать, но полагал, что развлечься приятной беседой можно и в пути. Поэтому он вскочил на своего прекрасного вороного, потом учтиво подвел девушке ее буланую, а Шону пинками подогнал каурого; Гиддо, пыхтя, забрался на взмыленную караковую, со стороны похожую на бочонок с длинными ушами и пышным хвостом. Солнце уже скрылось за лесом, когда путники снова выехали на дорогу, ведущую к Асгалуну.
— История, начала которой я не ведаю,— наконец сказал Тротби и с грустью взглянул на своего толстяка. Тот ответил ему ласковым взором, в коем отчего-то сквозило некое сожаление.— С того дня, как я поселился в Асгалуне у дяди, жизнь моя словно перевернулась. Только в доме я мог чувствовать себя свободно и спокойно. Стоило мне выйти на улицу, как рядом или поблизости оказывались очень странные люди; самый вид их внушал мне робость. Мутные глаза, неровный шаг, нервные жесты… Я, мальчик, не раз замечал, что рассеянный взгляд такого вот безумца становится вдруг ясным и осмысленным, едва лишь направляется на меня. Я, молодой человек, давно привык к этому вниманию, и сердце мое уже не замирает от мистического ужаса, когда я выхожу из дома. Но год назад со мной случилось нечто и вовсе необъяснимое.
Дядя уехал по делам в Туран; я остался, окруженный множеством слуг и восемью наставниками. Мне было скучно, ибо друзья мои — благородный Сим и баронет Ааза Шаб-Бин — также покинули город, отправившись в приятное путешествие по морю Вилайет. Два дня я провел в томлении в четырех стенах своей комнаты, а на третий… Я проснулся до света и долго лежал, не открывая глаз. Неожиданный шум во внутреннем дворе дома заставил меня очнуться от дремы и выглянуть в окно.
Слуги толпились на краю науза, в котором плавали привезенные мною из Кофа золотые рыбки. Но не на рыбок смотрели они, не ими любовались и не ими восхищались.
Я открыл створку окна и приказал всем замолчать и расступиться. Следующий момент моей жизни — всего лишь краткий миг — я запомню навсегда… В первом солнечном луче, посреди зелени моего двора, на чьем-то плаще лежала прекрасная незнакомка. Тотчас сбежав вниз, я бросился к ней.
Ее белое одеяние, покрытое пылью и грязными разводами, было разорвано от плеча до груди; светлые волосы спутаны; тонкое нежное лицо бледно; на чистом высоком лбу запеклась кровь. Она не двигалась, не открывала глаз и, кажется, ничего не слышала.
Я резко обернулся к слугам. «Кто это? Откуда она здесь? Что с ней?» Растерявшись, они мямлили несусветную чушь, и я, наверное, вовсе не получил бы ответа на свои вопросы, если б не Гиддо. Его комната — рядом с моей; он всегда чувствует, когда я пробуждаюсь, и терпеливо ждет моего зова.
— Я спешу к месьору наследнику, одеваю его и заплетаю в косы его пышные волосы,— поспешил объяснить Гиддо спутникам.
— У меня не пышные волосы,— с неудовольствием сказал Тротби.— Я не женщина и не юный паж, который завивает по вечерам жалкую поросль на своей голове. Как у всякого кофийско-го рыцаря, мои волосы прямы, густы и длинны, вот и все.
— Похвальная скромность…— проворчал толстяк, но развивать тему далее не стал.
— Гиддо порою бывает невыносим,— шепотом поделился Тротби с Рыжей Соней, а вслух продолжал: — Я уже отчаялся вытрясти из этих кретинов правду, как тут подошел мой верный Ги.
Он схватил за ворот старшего, грозно нахмурил брови и прорычал…
— Я прорычал то же самое, что месьор сказал вежливо,— опять влез толстяк.
— Если ты будешь меня перебивать, я отправлю тебя дозором.
— Дозором? Ну уж нет. Я тебя не оставлю.
