— Не будем об этом говорить.
— Вы никогда не желаете говорить со мной, — сказала она, отворачиваясь к стене.
Несколько мгновений они молчали, Бэньон заметил, как через окошко пробивается мягкий ранний рассвет.
Через пять — десять минут первые лучи исчезнут, чтобы спустя час возвратиться ярким, радостным светом дня.
— Я думала, что поступаю справедливо, — сказала Дэбби. — То, что он сделал, ужасно. Моя внешность — единственное, что у меня было, что спасало меня от нищеты, давало надежду в жизни. Наверное, это было бы не так страшно для семейной женщины — с мужем и детьми. Или для женщины образованной. У меня же нет ни того, ни другого.
— Теперь всё позади, — сказал Бэньон.
— Не связывайтесь со Стоуном, — продолжала она, глядя на него и медленно, устало покачивая головой. — Им займется полиция.
— Хорошо, Дэбби, — сказал он.
— Он не стоит того. Все они подлые, мерзкие люди. — Она облизала губы. — Я умру?
— Не знаю, Дэбби. Выглядите вы неплохо.
Они снова замолчали.
Сидя возле постели и глядя на бледные руки девушки, он чувствовал, как у него слипаются глаза. В палату вошла и сразу же вышла сестра, вернувшись через минуту с доктором. Поймав взгляд Бэньона, доктор медленно покачал головой.
Дэбби повернула голову:
— Бэньон, почему мы молчим?
Ее голос был таким тихим, что ему пришлось нагнуться, чтобы разобрать слова.
— Хорошо. Давайте поговорим.
Сестра и доктор бесшумно удалились.
— Вы были возмущены, когда я начала расспрашивать о вашей жене, — сказала Дэбби. — Я недостойна даже спрашивать о ней?
— Не болтайте глупости, — сказал Бэньон. Он пытался говорить небрежным тоном. — Мою жену звали Кэйт. Я думаю, вы бы с ней подружились.
— Да? А что за женщина она была?
Бэньон почувствовал, что во рту у него пересохло. Он с трудом проглотил слюну.
— Она была вспыльчивой. Настоящая ирландка, легко выходила из себя. К счастью, такие вспышки длились недолго. Она могла устроить мне головомойку за то, что я опоздал к обеду. Но спустя пять минут уже несла на подносе виски с содовой, словно ничего не произошло.
— Так и надо поступать, — сказала Дэбби. — Зачем таить в душе обиду? — Голос её был сонным.
Бэньон поднял её исхудалую руку, не зная, надо ли звать доктора.
— Часто она бывала нетерпелива с дочкой, но Бриджит на это не обращала внимания. Дочь умела очень ловко воздействовать на мамочку через мое посредничество. Бриджит всего четыре года, но у неё несомненные задатки политического деятеля.
— Значит, у вас есть маленькая дочка.
— Да, она у меня важная персона. Когда я возвращался домой после дневной смены, Кэйт всегда наряжала ее, как королеву. Наверное, так делают и в других семьях, но для меня это всегда был незабываемый момент — войти и увидеть чудо, будто только что сошедшее с праздничного торта.
— Представляю, как это приятно, — вздохнула Дэбби. — Хорошо, что вы мне о ней рассказали.
Больше она не произнесла ни слова. Отвернувшись в сторону, она закрыла глаза. Бэньон ещё продолжал держать её руку, когда вошел доктор и, пощупав пульс, сказал, что она умерла.
Бэньон тяжело поднялся.
— Я пойду. Позаботьтесь о похоронах. Деньги я пришлю.
— Да, конечно.
— Спасибо, доктор.
Бэньон вышел из больницы, когда на улице сквозь облака пробивались розовато-серые лучи раннего солнца. Несколько мгновений он стоял на тротуаре, глубоко дыша, потом повернулся и не спеша двинулся к центру города.
Мимо него проехала молочная цистерна, запряженная гнедой кобылой. Из подъездов выходили люди, выбрасывая в контейнеры накопившийся за сутки мусор. Город возвращался к жизни.
Бэньон чувствовал себя усталым и печальным, и всё же его душа, словно замороженная со времени смерти Кэйт, постепенно оттаивала. Он нашел в себе силы для сочувствия Дэбби, а это значило, что он мог числить себя среди живых.
Молочная цистерна переместилась в следующий квартал, мерное цоканье копыт по мостовой приятно щекотало слух.
Бэньон глубоко вобрал в себя прохладный, пропитанный туманом городской воздух. Конечно, он знал, что у него просто разыгралось воображение, и тем не менее ему почудилось, что сегодня утром воздух стал чище.
