Сидеть в рыцарском седле было жёстко и неудобно. Предполагалось, что на всаднике должны быть доспехи. Имелось даже что–то на манер ремней безопасности. Давным–давно оборванных… Джафар с интересом изучил торчок на шарнире, укреплённый на луке седла. Не сразу понял, что эта малая механизация — кронштейн и упор для копья. Шарнир был сломан. Давно.
Джафар оглянулся на могилу. Девушка ехала чуть сзади. Видимо, считала себя трофеем Джафара. По правде сказать, такого исхода поединка он не ожидал. Джафар принялся взвешивать плюсы и минусы путешествия вдвоём. Плюсов было намного больше. Правда, она клятвопреступница, надо бы разобраться с этим вопросом. С другой стороны, тихая, нудеть не будет. Надо выяснить, грамотная или нет. Но сперва — хочет ли она со мной ехать.
— Где твой дом? — спросил он.
Девушка махнула рукой куда–то на юг.
— Знаешь туда дорогу?
Кивок «да».
— Хочешь вернуться домой?
Грустный задумчивый взгляд, покачала головой «нет».
— Хочешь путешествовать со мной?
«Да», «да», «да», — взгляд робкий, просящий, совсем не такой, как при первой встрече.
— И тебя совсем не интересует, куда и по каким делам я еду?
«Нет».
Километра два Джафар обдумывал её поведение и ответы. Прямой смелый взгляд при первой встрече, робкий сейчас, откровенный страх при виде монахов. Монахи, похоже, заменяют здесь полицию. Вооружены, протоколы составляют, люди вот их боятся. Ну вылитые полицейские. Да, они же о километрах говорили! Не пропал наш труд, помнят, курилки!
— Меня зовут Джафар, — представился он.
Удивление, жест назад.
— Им незачем было знать моё настоящее имя.
Улыбка во весь рот.
— Теперь выясним, как зовут тебя. Твоё имя начинается на «А»?
«Нет».
— Твоё имя начинается на «Б»?
«Нет».
К вечеру Джафар знал, что её зовут Кора, ей двадцать четыре года, сейчас 1097 год, что это летоисчисление как–то связано с небом, или с чем–то пришедшим с неба (как подсчитал Джафар, лет за тридцать пять — тридцать шесть до людей с Земли). Она на самом деле дала ложную клятву в суде, пытаясь спасти от тюрьмы любимого человека, за это ей по местным законам отрезали язык, лишили имущества и почти всех прав. Сэр Кид захватил её три дня назад, заставлял надраивать доспехи, готовить еду. Использовал для удовольствия и согревания постели.
— Он, конечно, был сволочью, — отметил Джафар, — но спать одному под таким одеялом — бррр.
Кора его горячо поддержала. До сэра Кида она батрачила за кормёжку, но весной случился пожар из–за хозяйского ребёнка, и все очень голодали. Джафар выяснил, что монахов здесь зовут не монахами, а как–то по–другому, но живут они в монастырях, устанавливают законы и следят за их исполнением. Кора боится их до дрожи в коленках, до щенячьего визга. Ещё она боится научиться читать. Это как–то связано с глазами (близорукости боится, что ли?). Больше она ничего не боится, но кое–чего опасается. Например, грозы, волков.
Непривыкший к долгой езде верхом, Джафар решил остановиться пораньше. Кора расседлала и спутала ноги лошадям, собрала дрова для костра, повизгивая от восторга, изучила палатку, надувные матрасы, спальные мешки (Джафар взял со склада для будущих помощников пять комплектов, по шестьсот граммов каждый). Всё было хорошо, пока Кора не увидела окорок. Она не просила, нет, только тихонько заскулила и отодвинулась от костра подальше, обхватив руками ствол дерева. Проследив голодный взгляд, Джафар сделал ей толстенный бутерброд, который был съеден за несколько секунд. Также быстро были съедены второй и третий бутерброды. Голодный взгляд всё не мог оторваться от рюкзака, а руки опять сцепились на дереве. Расспросив, Джафар выяснил что последний раз она ела вчера (хлеб и вода), а предпоследний — позавчера. И теперь умяла всухомятку полкило мяса и полбуханки хлеба. Джафар заставил её выпить фляжку воды, объяснил, что после длительной голодовки нельзя сразу много есть, она со всем согласилась, но только крепче вцепилась в дерево. Нарезав помельче корешки, найденные Корой, накрошив туда же ветчины, Джафар сварил полный котелок супа. Пока варился, а потом остывал суп, девушка мужественно страдала, вцепившись в дерево. Наконец, Джафар нарезал хлеб и раздал ложки. Кора ни разу не нарушила неписаные правила этикета, ни разу не зачерпнула ложкой из котелка раньше Джафара, следила, чтоб в её ложке было не больше, чем у него, но… пока Джафар только подносил ложку ко рту, она уже проглатывала свою, и ждала, когда же он снова зачерпнёт. Разумеется, после еды у неё заболел живот. Кора свернулась калачиком под своим любимым деревом и мучилась, счастливая. Джафар прогнал её в палатку, расстегнул молнию на спальнике, превратив его в одеяло, и укутал девушку. Потом вымыл в речке посуду, проверил лошадей и задумался о будущем, глядя в красные угли костра. Ещё утром он колебался в выборе, но теперь был уверен: этот мир надо менять. Терпеливый голодный взгляд девушки произвёл на него гораздо более сильное впечатление, чем столкновение с рыцарем. С другой стороны, стычка показала, как просто в этом мире погибнуть от любой случайности. И тогда — прощай всё. Само собой разумеется, что нужно воспитать как можно больше учеников. Чтобы их обучить, нужны компьютерные классы. Надо восстановить базу, думал Джафар. На это нужно время. На воспитание учеников тоже нужно время. А его–то и нет. После анабиоза это тело превратилось в развалину. Тогда надо вырастить себе новое тело и пересадить туда мозг. Можно даже проще — лечь в биованну и запрограммировать компьютер на ампутацию тела. Как Гром рассказывал, когда Модулю голову оторвало, он схватил её под мышку и рванул в медцентр. Заложили в биованну, и через полгода Модуль вернулся в отряд десантников. Нет, у меня–то другой случай. У меня как раз мозг стареет. Вместо старого маразматика стану молодым маразматиком. Тогда другой путь — вырастить новое тело и переписать туда память. Но переписанная память не загружается в долговременную, через сутки от неё один пшик остаётся. Что, мне тогда каждый день по два раза память восстанавливать? Я же так за четыре года все клетки мозга сожгу. А если спроектировать мозг, который в долговременку пишет? На Земле об этом только спорили, потому как это — евгеника, а мне что остаётся? Я же не над кем–то, над собой этот опыт поставлю. И только в том случае, если другого варианта не придумаю. Вообще–то грустно получается. Он будет мной, но я–то не буду им, я помру. Можно, наверно, нескольких меня сделать. Один погибнет, другие продолжат. Слышишь, Гром, я справлюсь. Я всё сделаю, за десятерых работать буду, жизнь положу, но справлюсь. Именем матери клянусь!
