Между тем надоедливый звон в ушах начал стихать, и он сумел различить звуки обычной домашней деятельности. Где-то там, за стеной, кто-то гремел посудой и постукивал ножом по деревяшке, явно что-то нарезая.
«Мать твою! Где я?» – охнул про себя Матвей, окончательно запутавшись.
Словно в ответ на его вопрос к его лежбищу подошла пожилая женщина в платке, повязанном так, чтобы открытым оставалось только лицо, и, осторожно погладив его по голове, тихо спросила:
– Водички еще дать, Елисеюшка?
– У гм, – только и смог кивнуть Матвей, не зная, как на это реагировать.
Женщина принесла глиняную кружку и, напоив его, тяжело вздохнула, поднимаясь.
– Скорей бы уж отмучился, болезный, – тихо прошептала женщина, истово перекрестившись. – За что ж дитяти муки такие?
«Кто отмучился? Я отмучился? – возмутился про себя Матвей. – Да я еще тебя переживу, ворона старая! И кстати, почему Елисей? И почему дитяти? Блин, что тут вообще происходит?!»
Додумать свою мысль он не успел. Глаза сами собой закрылись, и он просто уснул. Спокойно и без всяких сновидений. Первое, что Матвей понял, проснувшись, снова был день. Прислушавшись к себе, он вдруг сообразил, что начинает оживать. На этот раз он проснулся без болей, резей и звонов. Сам. Спокойно. Да, была дикая слабость. Да, при каждом вздохе в груди что-то хрипело и клокотало, а глаза в глазницах двигались словно со скрипом. Но он был все еще жив, даже чувствовал себя лучше, чем прежде. Даже мысли в голове были ясными.
«Неплохо бы попить», – подумал Матвей, пытаясь повернуть голову, чтобы рассмотреть давешнюю старушку.
О ее присутствии где-то неподалеку он догадался по уже знакомым звукам. Негромкие шаркающие шаги подсказали, что она вошла в его закуток. Подойдя к лежанке, женщина развернулась всем телом и, склонившись, удивленно улыбнулась.
– Живой! – перекрестилась она. – Царица небесная, неужто выходила кровиночку! Елисеюшка, чего тебе принесть? Водички, али поснидать чего хочешь? – спросила она, снова наклонившись к нему.
– Пить, – собравшись с силами, просипел Матвей.
– Ох ты ж господи, сей момент спроворю, милый, – засуетилась женщина, выскакивая из дома.
Спустя минуту она поила его восхитительно вкусной, холодной водой из все той же глиняной кружки. Напившись и почувствовав, что стало еще лучше, Матвей отдышался и, сфокусировав взгляд на старушке, еле слышно спросил:
– Где я?
– Ох ты ж господи, никак не признал меня, внучок? – охнула женщина.
– Нет, – набравшись наглости, признался Матвей.
– Ой, горюшко, – всхлипнула старушка. – Так в дому ты моем, Елисеюшка. А я бабка твоя единокровная. Степанида. Неужто не помнишь ничего?
– Не помню, – выдавил из себя Матвей, только усилием воли заставив себя не завопить во весь голос, что никакой бабки у него уже двадцать лет как нет.
– И то сказать, тебя ж сюда без памяти привезли, – сокрушенно вздохнула старушка. – Думала, уж не выхожу. И батюшку приводила. Он тебя и соборовал, и молитву прочел. Думали, со дня на день преставишься.
– Кто привез? – нашел в себе силы поинтересоваться Матвей.
– Так солдаты с дохтуром. В станице энтот, как его, кагрантин ввели.
– Карантин? – насторожился Матвей. – С чего?
– Так тиф был, Елисеюшка. Почитай вся станица вымерла. Моя-то хата у околицы стоит, а ваш дом в середине станицы. Вот они тебя там и нашли, когда померших собирали. Одни мы с тобой остались, внучок. От всего рода одни, – всхлипнула старушка.
– Кто? – прохрипел Матвей, не понимая, с чего вдруг в горле защипало, а в глазах все начало плыть.
– Так все, Елисеюшка, – снова всхлипнула женщина. – И батька с матерью, и брат твой, и сестры. Один ты теперь в роду. Господи, отчего ж ты меня не прибрал вместо кого из детушек?! – глухо взвыла она, крестясь и глядя куда-то в сторону.
– Бабушка, – кое-как справившись с собой, позвал Матвей.
– Ась, – встрепенулась старушка, моментально утерев слезы и подобравшись, словно кошка перед прыжком. – Хочешь чего, внучок?
– Дай еще попить, да посплю потом, – выдавил из себя Матвей.
Ему нужно было остаться одному и обдумать услышанное. Информации было очень мало, но расспрашивать женщину подробно он не рискнул. И так ум за разум заходил даже от той малости, что уже услышал. Степанида ловко напоила его и, протерев лицо чистой влажной тряпицей, снова куда-то ушла. А Матвей, прикрыв глаза, принялся размышлять.
