Чебурашка, как узнал о болтовне своей сожительницы, так и указал ей на порог, а на все расспросы любопытствующих отвечал, кривясь: «Пустая бабёнка! Как чебулдахнет, так и мерещится ей всякая чудь: слаба на голову-то».
Скорее всего, он знал нечто тайное о своём подвале, но предпочитал молчать. И навряд ли сказал бы что-то определённое Сергею Васильевичу. Впрочем, тому терпения было не занимать: он обязательно проследил бы за Чебурашкой и разведал место его обитания. Но, как говорится, не судьба…
Сергей Васильевич, не подозревая ни о каком Чебурашке, степенно дошёл до своего дома, раскланялся с командой старушек, нёсших вахту на лавочке у подъезда, и так же солидно прошествовал по лестнице на второй этаж. Ему хотелось скорее попасть в квартиру, где в мойке на кухне лежал кусок нежирной свинины – за то время, что он провёл на улице, мясо разморозилось, и он предвкушал, как разрежет его на ровные полоски, отобьёт, обваляет в специях и шмякнет на хорошо разогретую сковороду, и пока оно будет жариться, намоет розовых помидоров и маленьких пупырчатых огурчиков, и обязательно поставит на стол квадратный стакан из толстого стекла: в нём вино блеснет искрой, запереливается всеми оттенками красного цвета – одно удовольствие, чуть поворачивая стакан под разными углами, смотреть на переменчивую игру света и тени, медленно втягивать чуткими ноздрями тонкий аромат, чуть пригубливать волшебный напиток и, смакуя его, перекатывать на языке.
Сергей Васильевич едва сдерживал желание по-молодецки взбежать по ступенькам: во-первых, участковый врач совсем недавно посоветовал ему помнить о возрасте и не делать резких движений, а во-вторых, он хотел растянуть блаженство предвкушения обеда с вином и мясом: всё-таки на свою пенсию он не слишком часто мог позволить себе такое баловство.
Поднимаясь по лестнице, Сергей Васильевич чувствовал лёгкое беспокойство: в подъезде что-то было не так, как всегда, а что именно – он понять не мог. Всё как обычно: грязные обшарпанные ступени, серые лохмотья пыли, пожелтевшие окурки, смятая банка из-под пива, на которую Уфименко наступил и чуть было не поскользнулся. Сколько он самолично выбросил этих банок из подъезда – и не сосчитать, но взамен их непременно появлялись новые.
Сергей Васильевич пнул банку, и она, проскользнув меж прутьями решётки, шлёпнулась на площадку первого этажа. При этом из банки выплеснулось несколько капель недопитого пива, но их хватило, чтобы в подъезде густо запахло прокисшим хлебом. Это амбре перебило другой аромат, тонкий, едва ощутимый, напоминавший какие-то женские духи. Сергей Васильевич подумал: наверное, по лестнице недавно проходила дама, за ней тянулся невидимый шлейф благоухания фиалок, сбрызнутых светлым дождиком, – и этот запах остался как воспоминание о незнакомке.
– Хотел бы ты поглядеть на эту особу? – спросил Сергей Васильевич вслух самого себя. Как многие одинокие люди, он иногда говорил сам с собой, и ничего странного в этом не находил.
– Да! Хотел бы, – ответил он себе. – В нашем подъезде женщины вечно мажутся какими-то сильными духами – не продохнуть, аж слёзы из глаз. А тут, – он потянул носом, – и не запах даже, потому что настоящие фиалки почти не пахнут, а их образ, что ли – некий фантом, воображение, оставшееся в реальности…
Неизвестно, как он развил бы свою фантазию дальше, потому что, ступив на лестничную площадку, у дверей своей квартиры увидел невысокую женщину в белом костюме и чёрных очках. В одной руке она держала изящную фиолетовую сумочку, в другой – деревянный мундштук с тонкой длинной сигаретой.
– Наконец-то! – воскликнула дама и сдвинула очки почти на затылок. – Дождалась! А я вас таким и представляла, – она окинула Сергея Васильевича мгновенным оценивающим взором. – Интересный, импозантный мужчина…
– Импузатый, – усмехнулся Сергей Васильевич, считавший себя отнюдь не худеньким.
– Ой, ну что вы? – дама церемонно повела мундштуком. – Для своего возраста вы вполне партикулярно выглядите.
Сергей Васильевич смутился. Женщина была ему вовсе незнакома, но вела себя довольно раскованно, будто они не один пуд соли вместе съели. Он чувствовал себя растерянным и не знал, что и подумать.
