Одиннадцать - страница 4
Потом они пошли в vip-зал смотреть стриптиз с концумацией. Он тогда не знал, что такое «концумация». Когда посмотрел – показалось, что что-то понял, но так и не понял, что. И сейчас толком не понимает значения этого слова. Они, как парочка больных, пялились на мужика, который слюняво лапал почти голую девчонку. (Красивую, правда, «стерву» – так Ефим её тогда назвал, потому что был не один!) Она (или такая же), и к нему приставала, но не очень сильно – по-видимому, ей слегка мешала Светка, которая сама могла не хуже всё такое сделать, о чём и давала понять девице.
Потом они пошли в гостиницу и сделали, разумеется, по полной программе и сверх того, всё то, ради чего они сюда приехали. А потом, уставшие, но собой довольные, обнявшись, стояли голубки на балконе и смотрели с высоты на ночную Москву. А напротив, за Москвой-рекой, на невысоком длинном строении светилось слово «Мосэнерго». Светка сказала: «Смотри – никуда не сбежишь!», намекая на то, что её благоверный «и здесь и рядом» – он тогда работал в N-энегро. «Н-да!» – ответил тогда Ефим и увел её, довольную, обратно в спальню…
Видимо, ей очень понравилась тогда та поездка, раз она через полгода вернулась сюда с ним и с дочкой отмечать свой юбилей – двадцатипятилетие, очень расстроив своих родственников тем, что ушла от мужа к Ефиму… Кстати, дочку они брать не собирались, но её мамаша устроило всё так, что за несколько часов до вылета, ребенка не с кем было оставить. И Ефим, как новый мамин друг, предложил взять её с собой, купил билет, и взял с собой. Ему тогда казалось, что он такой молодец!..Ему самому-то тогда едва перевалило за тридцать, и он был порядочным, но богатым в то «мутное» время охламоном – меры ни в чем не знал… Но это всё дела житейские.
Сейчас же, по прошествии стольких лет, ему почему-то вспомнилась именно эта алая, как кровь, надпись на фоне ночного неба! (Потом эту надпись убрали. Заменили какой-то рекламой. Он знал это точно, потому что, приезжая в Москву, Ефим всегда останавливался в «России», вспоминал ночи, проведенные со Светкой, и смотрел на алую надпись с балкона, если балкон выходил на реку. А потом, её заменили. Тогда же он заметил, что и клуб там другой, не «Манхеттен» – с другим названием клуб, а может даже и просто ресторан – он туда больше никогда не заходил!) Но это когда было?…
Всё это моментально само собою всплыло в памяти от нескольких синих букв «Манхэттен-экспресс», загоревшихся слева над входом в гостиницу, и Ефим, вспомнив всё, машинально повернул голову направо. За рекой, на невысоком, длинном, старинном строении, горело красным-кровяным светом огромное слово: «Мосэнерго».
«Бба-бах! – взорвалось в голове. – Который год?!»
А снег продолжал сыпать с глубокого неба, тая на удивленном лице!
Прошла вечность, прежде чем Ефим тряхнул головой.
Он развернулся и быстро зашагал к Красной Площади.
Куранты коротко отбили – без пятнадцати восемь.
Ефим посмотрел на запястье правой руки – он носил часы на правой руке. «Под президента косишь?» – ехидно спрашивали от нечего делать друзья. Нет, он всегда носил часы на правой руке, сколько помнил у себя на руке часы, – ещё со школы. А вот теперь часов на руке не было. «В номере, наверное, оставил!» – решил он. И тут же пронеслась в гудящей черепной телевизионной коробке паническая мысль, даже не одна: «В каком номере?! Какой номер?! Кто там – в номере, вообще?! Что за бред?! Что происходит?! ……….. (потом пробел на несколько секунд, и вновь) ……….. Что происходит? Где это я?»
Он подходил к подземному переходу.
«Кажется, начинается паника, – сам с собой опять разговаривал Ефим. – Снег, темень, полные карманы денег. Непонятно, какой год, и здоров ли я? А может, сплю? Снег откуда? Точно, мистика какая-то! Светка, „Россия“, „Манхэттен“… Может, поехать к сестре в Нахабино – там может можно будет как-то спокойно разобраться в домашней обстановке? А если никакого Нахабино ещё нет? Если ещё не построили трудолюбивые турки этот военный городок, что тогда? Бред! Конечно, бред, – но такое уже было!»
