— Куда это ты, Людвиг, такой озабоченный?
Людвиг ужасно испугался этого голоса.
— Я… я ничего, — заикался он, и его смуглое лицо залилось краской.
— Как так ничего, друг? Не лги! Что-то случилось?
— Я был в церкви, — неохотно ответил мальчик.
— Видно, божье слово не развеселило тебя. Бежишь, ничего вокруг не замечая, ничего не слышишь. Я окликал тебя несколько раз. Что случилось?
— Я же сказал — ничего!
— Может быть, ты заболел?
— Нет!
— Но вид твой ужасен. Может быть, дома что-нибудь случилось?
Людвиг поднял на него глаза, полные отчаяния. В них было желание пожаловаться, излить свое горе, но он не решился.
— Не задерживайся из-за меня. Да и мне не до разговоров.
И он снова зашагал без всякой цели. И вот та же рука снова легла на его плечо.
— Ну скажи мне, Людвиг, что случилось, какое горе гонит тебя по городу?
Студент Вегелер на пять лет старше, но они дружат с Бетховеном уже два года. У Людвига мало времени для друга, но Франц многого и не требует. Придет, посидит у рояля, послушает. Людвиг играет то, что он любит и что лучше умеет. И больше ничего… Гость и этим доволен. Иногда он зовет друга пойти позавтракать где-нибудь вместе — ведь о еде Людвиг обычно забывает, — потом снова исчезнет.
Франц Вегелер из семьи ремесленника. Отец его сапожник, и дела его идут хорошо. Это видно и по сыну. Синяя курточка на нем без единого пятнышка, черные панталоны безупречны, чулки белоснежны. А когда он, полный расположения, высокий и стройный, наклонился к Людвигу, низкорослому и коренастому, было особенно заметно, как они не схожи. Бетховен — смуглый брюнет. Волосы черны как ночь, кожа на лице темно-красная. Глаза его темны как уголь, они часто вспыхивают огнем.
Франц Вегелер всегда просветленно спокоен. У него продолговатое розовое лицо, волосы золотистые, серо-голубые глаза ласково светятся. Он хочет быть врачом. Пока учится в фельдшерской школе, но готовится в Венский университет.
— Так ответь же, Людвиг, что с тобой? Я и так опаздываю на лекцию, но хотя бы не напрасно опаздывать!
Из этого юноши должен получиться хороший врач. В свои девятнадцать лет он чуток и доброжелателен и умеет угадывать самые сокровенные тайны человеческой души. Вот и теперь Франц сразу понял настоящую опасность происшедшего. Когда-нибудь раньше ночное происшествие могло завершиться штрафом да шутками, но теперь, когда курфюрстова казна жаждет сократить число служащих в театре, история эта может обернуться худо.
Франц задумался, нервно постукивая пальцем по толстой тетради.
— Я знаю человека, который может помочь тебе.
— Он мне знаком?
— Не знаю. Возможно.
— Это должен быть очень влиятельный господин!
— Это не мужчина, это женщина.
— Женщина? Нужен был бы кто-нибудь из друзей курфюрста, только они могли бы…
— Эта дама многое может сделать. У нее доброе сердце, и она хорошо отзывалась о твоей игре на органе.
— Но если я ее не знаю, то и она не может много знать обо мне.
— Тебя знает в Бонне каждый. Это ты не обращаешь внимания на людей. Впрочем, и я много рассказывал ей о тебе.
— И ты думаешь, что она захочет заступиться?
— Если она будет в силах помочь, она непременно сделает это. Попробуем.
— Я не могу идти в порядочный дом в домашнем платье. Я даже не умывался еще.
— В этом доме о человеке не судят по платью.
Вегелер вел Людвига обратно, к центру города. Мальчик молчал. Погруженный в свои мысли, он не заметил, как они очутились в одном из самых аристократических кварталов, миновали роскошный особняк австрийского посла и устремились к дому напротив.
Людвиг, как видно, не расслышал, что они идут к вдове княжеского архивариуса госпоже Брейнинг, и очень удивился, когда вдруг очутился посреди просторной комнаты, богато и со вкусом обставленной. Хрустальная люстра сверкала — свет с улицы отражался и играл в ее гранях. В большом зеркале мальчик увидел свое смуглое лицо, хмурое и страдальческое. Невольно помрачнел еще больше.
И все же он ощутил какую-то особенную приветливость этой комнаты. Полированная мебель блестела, изящные стулья и табуреты и две маленькие софы так и приглашали отдохнуть. Огромный ковер посреди комнаты не был заставлен мебелью и создавал ощущение простора. Однако беспокойство не покидало Людвига.
