Две лучших комнаты дома были освещены непривычно для их скромного жилья. В каждой комнате горело по двенадцати свечей, вставленных в трехрогие подсвечники, одолженные у соседей. Музыканты уселись у пультов. Людвиг взялся за скрипку. Несмотря на то что был отличным пианистом, в княжеском оркестре он состоял в должности скрипача. У рояля, сдвинутого к самой двери, уселся Нефе. Все ожидали его сигнала. Едва он кивнул головой и коснулся пальцами клавиш, как зазвучала ликующая музыка — серенада хозяйке дома.
У старшего Бетховена не было в руках никакого инструмента. Ему была отведена особо почетная роль.
Одетый в свое лучшее платье, он подошел к дверям спальни, постучал, вошел и сразу же появился с женой, которая была облачена в шелковое платье и в белоснежный парик. На ее натруженных руках были длинные кружевные перчатки. Снова грянула музыка. Теперь это был уже изящный марш, и под звуки его супруги медленно подвигались к некоему трону, установленному в первой комнате под торжественно украшенным портретом деда Людвига. Троном служило старое фамильное кресло.
Длинные гирлянды, сплетенные Фанни и Цецилией в дровяном сарае, превратили дряхлое кресло в нечто волшебно-прекрасное. Таким оно, во всяком случае, казалось Людвигу и его младшим братьям. Глазами, полными восторга, смотрели они на свою мать, идущую мелкими шажками рядом с отцом. Сегодня она какая-то непривычная, нежная, очаровательная. Ее продолговатое, исхудавшее лицо светилось какой-то особенной мягкостью. «Почему она не бывает такой каждый день? — думал Людвиг. И сам ответил себе: — Стряпать и стирать в парике и шелковом платье не будешь».
Когда смущенная госпожа Бетховен села, музыка умолкла. Настало время поздравлений.
Первым пролепетал что-то маленький Николай, потом отбарабанил поздравительные стихи Каспар, и наступила очередь Людвига, до крайности растерянного и смущенного. В последнюю минуту к нему подошел Нефе, всунул в руку черную папку и прошептал:
— Это подарок для мамы. Вручи ей его.
Как было не волноваться, когда он даже не знал, что держит в руках! Но нужно было идти, потому что отец приближался вслед за ним.
Все четверо мужчин из семьи Бетховенов уже вручили матери по букету цветов и поцеловали ей руку. После них ее приветствовали таким же образом и остальные гости; дамы, разумеется, только пожали ей руку.
Она получила единственный подарок — таинственную папку с золоченой надписью. И не знала, как поступить с ней. Открыть? Посмотреть? Зачем ей какие-то ноты? Она не музыкантша.
Когда она открыла папку и взглянула на заглавный лист, лицо ее от неожиданности вспыхнуло румянцем. Из-под длинных ресниц сверкнули слезы.
— Людвиг! Мальчик мой! — Она не могла произнести ни слова из-за подступивших слез и протянула руки к Людвигу.
Он приблизился к ней, окончательно сбитый с толку восторгом матери от подарка, который приготовил для мамы не он, а Нефе. Мать прижала его к себе, и они вдвоем прочитали надпись на красиво украшенном титульном листе. Глаза Людвига, как будто бы притянутые магнитом, смотрели неотрывно в нижнюю часть листа, где было выведено: «Сочинил юный любитель музыки Людвиг ван Бетховен».
Глаза Людвига широко раскрылись. Это в самом деле его имя? Не просто написанное пером, а напечатанное, как будто он настоящий композитор! И он понял… Этот Нефе — настоящий чародей. Нефе — его чудесный друг!
Людвиг вспомнил, как играл недавно своему учителю вариации на тему какого-то марша. Это было его любимое занятие — взять какой-нибудь известный мотив и разработать его, развернуть, всячески обогатив.
Нефе эти вариации понравились, и он заставил Людвига записать их. И вот что из этого вышло! Нефе отдал их напечатать.
Гости окружили кресло госпожи Бетховен. Они всматривались в ноты и удивленно покачивали своими париками. Двенадцатилетний сочинитель, каково! Не один из присутствующих музыкантов мечтал, чтобы его сочинение было издано, и вот чудо: сынишка Бетховена, у которого еще и пушок на губах не пробивается, уже удостоен такой чести! Некоторым из них в сердце закралась зависть, но и они дружно восклицали:
