Здесь, под взглядом Лапшина, мальчик вдруг словно бы скис.
— Пир… Пил… Пинкертона читал? — спросил Лапшин. Ему с трудом сразу давалось это слово.
— Читал! — кивнул Окошкин.
— И Шерлока читал?
— Читал. И читал про вас, товарищ Лапшин, в «Красной вечерней газете», как вы…
— Да, Пиркентон… — задумчиво произнес Лапшин. — И Шерлок… Играл на скрипке. Трубку курил. «Положите бумаги на солнечные часы». Его друг Ватсон…
— Доктор Ватсон, — поправил Окошкин почтительно. — Знаменитый, который в истории обряда дома Мейсгревов…
Лапшин серьезно, без усмешки, смотрел на мальчика. Тот напомнил ему пять зернышек апельсина, пляшущих человечков, собаку Баскервилей и высказал свое суждение о дедукции в сыскном деле.
— Вы разве не согласны со мной? — спросил наконец мальчик.
Лапшин молчал.
— Конечно, я понимаю, что Шерлок Холмс защищал интересы правящих классов, — горячась и опять краснея, заговорил Окошкин, — но тем не менее мы не можем игнорировать его метод. Дедукция — такой способ…
— Ты вот что, друг, — перебил Лапшин, — ты, сделай одолжение, закончи сначала школу. Начнут у тебя усы прорезываться, бороденка, заговоришь побасистее, побреешься, пиркентонов своих закинешь на шкаф. Тогда и подумаешь, как тебе быть, куда идти, куда заворачивать. А сейчас мало ли… еще в пожарные захочешь пойти, и в летчики, и в моряки… У нас ведь тут дело трудное, скучное… Например, скажу я тебе… чердачная кража. Украли у дворничихи две простыни, споднее тоже украли, юбку… Вот и ищем. Трудящийся человек, надо отдать вещички…
— Разумеется, — подтвердил Окошкин. — Дактилоскопия, привлекаются служебные собаки…
— Вот придешь работать — тогда увидишь.
Мальчик ушел расстроенный. А через шесть лет, когда в милицию прибыло пополнение по мобилизации комсомола, Лапшин узнал в одном из новичков того самого мальчика, которому советовал «закинуть пиркентонов на шкаф». Юноша трудился неумело, но старательно и даже страстно, и вскоре Лапшин взял его в свою бригаду. Внимательно приглядываясь к Окошкину, Иван Михайлович решил про себя, что у Василия Никандровича горячее сердце и чистые руки, не хватает же ему холодного ума, а именно три этих слагаемых, по формуле Дзержинского, и составляют настоящего чекиста. «Наживет со временем и ум, — думал Лапшин, — а вот с горячим сердцем, пожалуй, надо родиться».
В первой же серьезной перепалке Окошкин показал себя человеком далеко не трусливым, хотя и изрядно бестолковым, за что и получил соответствующее внушение.
— Лезть под пулю ума не требуется, — говорил Лапшин багрово-красному Василию, — а вы сунулись, даже не предполагая, что вам окажут вооруженное сопротивление…
— Я не мыслю себе… — начал было Окошкин.
— Мыслят мыслители, — сурово сказал Лапшин, — а толковому оперативному работнику надо соображать. Идите.
Окошкин ушел. Тупо-сухие звуки пистолетной пальбы еще не забылись ему. И то, как повис он на руке бандита, и то, как оба они упали на вонючий асфальт, и то, как блеснул нож, — все это произошло так недавно, всего два часа назад, и никто не поблагодарил Василия, никто не пожал ему руку «коротко и сильно», как бывает это в книгах, никто не призвал брать пример с мужественного и скромного комсомольца товарища Окошкина. Ничего себе угодил он в коллективчик! И ухо саднило — бандит в драке больно его укусил.
В санчасти к укушенному уху отнеслись тоже довольно бездушно. Намазали йодом и заявили, что все в порядке.
— А если у меня хрящ перекушен и теперь ухо повиснет, как у сеттера? — спросил Окошкин.
— Не повиснет! — таков был ответ.
То, что Лапшин сказал Окошкину насчет мыслителей, было уже откуда-то известно в бригаде, и старший оперуполномоченный Бочков теперь часто говорил Василию:
— Вы мыслите так, а я рассуждаю иначе.
Раза два в неделю Иван Михайлович спрашивал:
— Ну как, Окошкин? Отыскались чемоданы?
— Вот, ищу, товарищ начальник.
— А собаки? А дактилоскопия? А дедуктивный метод.
— Так какие же собаки? Она заявление написала через восемь дней после кражи. Поразительная, должен отметить, несознательность. Мы тут тоже не боги, мы люди…
— Да ну? — удивлялся Лапшин, уходя к себе.
