Отец маленького роста и худощав, а мама большая, но когда отец так говорит, то мама будто уменьшается в росте. И тогда она скажет: «Да будет тебе! Ну, котельщик и котельщик. И очень хорошо. Главное — не ошибиться в своем влечении».
Борис закончил статью, нарисовал под ней гаечный ключ и молот и пошел в столовую.
На столе была красная редиска и майское желтоватое масло. Мама позвала Антошку. Антошка подошла к столу, поднялась на носки и вытянула шею, чтобы лучше рассмотреть.
— Ага, ага, — бормотала она, — я это люблю! Помнишь, мама, мы когда-то ее грызли. Давным-давно!
— Как давно? — спросила мама.
— Сорок лет.
Из чисел Антошка пока знает один, сорок и сто.
— Не сорок, а только один год назад, вот в этом самом месяце мае, — объяснила мама. — И не грызли, а просто ели.
За завтраком мама рассказала смешной случай. Вчера она пошла домой к одной своей очень недисциплинированной ученице. Мать девочки, разволновалась и в волнении сказала: «Уверяю вас, Елена Тимофеевна, дочь моя очень хорошая и послушная девочка, только она… ужасная хулиганка!» Все смеялись, а Антошка так была занята редиской, что ничего не слышала, а только грызла и сосредоточенно сопела.
— Антошка, что это ты сегодня все молчишь? — удивилась мама.
Антошка с трудом оторвалась от редиски и сердито посмотрела на маму своими черными большими глазами:
— Сама ж говорила: когда едят — не говорят. Забыла?
Вставая после завтрака из-за стола, отец сказал:
— Третий день, как уехал, — и никакого ответа. А время идет. Пошлю телеграмму-молнию.
Это он про того инженера, который приезжал из института. Борис знал, что отец послал шефу завода — Институту машиностроения — письмо. Оттуда прислали ученого. Ученый осмотрел вальцы, поговорил с инженерами и решил: «Выдержат. Но все-таки подождите два дня. Через два дня пришлю телеграмму». Забрал чертежи, расчеты и уехал. Ну, отец и тревожится.
В школу идти было еще рано. Но Борис условился с Грицем, что встретится с ним за час до урока. Он собрал книжки и пошел.
Солнце уже встало и заливало своим золотистым светом крыши домов, деревья, мостовую, играло в стеклах окон. Еще недавно под ногами у Бориса в солнечный день лежал на асфальте топкий узор. Это падала тень от голых, с набухшими почками деревьев. Теперь деревья стояли в зелени, и тень под ногами была уже сплошная. По улице сновали люди: одни спешили к трамвайной остановке, чтоб ехать на завод, другие с кошелками и сетками в руках возвращались с рынка. Сетки были туго набиты зеленым луком, петрушкой, красной с белой лысинкой редиской и весенней, еще тонкой, морковкой. Воробьи, будто их кто дразнил, кричали и прыгали, как сумасшедшие.
В школьном саду на скамейке сидел Гриць. В этой школе он учился только год, а раньше жил в Сорочинцах, на родине Гоголя.
Борис рассказал, что был у Виктора и что Виктор согласился прийти на собрание, только надо кому-то сходить в райком.
— Это и я могу, — сказал Гриць, — На большой перемене.
Подошли еще ребята. Гриць вынес мяч, и все побежали на волейбольную площадку.
Этот день был последним днем занятий перед экзаменами. На третий урок пришел Иван Петрович — математик, классный руководитель и самый любимый учитель. Вся школа знала, что во время войны он добровольно вступил в армию и с боями прошел от Сталинграда до Берлина. Был шесть раз ранен, потерял левую руку и глаз, но когда вернулся и ему предложили заведовать городским отделом народного образования, он сказал: «Нет, пойду в школу».
— Ну, — спросил Иван Петрович, — каково настроение?
— Боевое, — ответил класс.
Иван Петрович озабоченно покачал головой:
— Вы-то молодцы, а вот восьмой сплоховал: дал я им на дом задачу — и никто не решил.
— Никто? — удивились ребята.
Такого случая у них, в седьмом классе, еще не бывало.
— Никто. Правда, задачу я взял не из учебника, а из журнала «Математика в школе», и довольно трудную.
— А на какое правило? — спросил Гриць.
— Задача на построение многоугольников. Вы это не проходили.
Гриць встал и, немного побледнев, сказал:
— Иван Петрович, а можно мне посмотреть? Никто в классе не знает математику лучше Гриця, он сам, без помощи учителя, на целый год вперед прошел ее. Но тут и Иван Петрович усомнился. Все закричали:
