Будь Москва прежней, возможно, нам с Джульеттой удалось бы скрепить наш союз хотя бы совместной экономической жизнью, этой достаточно обыденной мутацией любви, но, увы, мое происхождение не вдохновило ни одного из тех издателей, за дверьми кабинетов которых я терпеливо сидел с рукописью на коленях. Альгирдас оказался прав — теперь, если я хотел хоть кем-то быть, я тоже был вынужден нести крест инородца в русской литературе, и на меня смотрели таким взглядом, словно сомневались даже в моем умении писать без орфографических ошибок. Коля Килиманджаров помогал мне, находя кое-какую работенку помельче, пару переводов, пару предисловий и тому подобное, но этого хватало ровно настолько, чтобы не класть на полку зубы и прочие органы, самого меня в трудных условиях всегда спасала чрезвычайная непритязательность, но Джульетта не принадлежала к числу женщин, которых можно было представить в московском климате одетыми в китайские пуховики, к тому же потихоньку стали открываться всяческие бутики, и то, как Джульетта поглядывала на их витрины, могло бы, наверно, понравиться хоккеисту на пике успеха, но не астматическому литератору. Ничего не поделаешь — она все-таки была красивой женщиной.
Так прошла зима; в феврале к нам из Еревана приехала в гости дочь Джульетты, подросток, глядя на пустые глаза и капризные манеры которой я поневоле думал: литература в помощь, Трдат, у тебя у самого где-то славные, умные, хорошо воспитанные дети, а ты сидишь здесь и терпишь причуды этого маленького гангстера. Я даже позвонил разок Анаит и спросил, как она живет, но услышал в ответ лишь, что я могу не волноваться за нее и миловаться дальше со своей шлюхой.
Когда я отказался от предложения Джульетты заняться транспортировкой армянских товаров в Россию и наоборот, что после неожиданной кончины советской власти стало единственным источником заработка для тысяч моих соотечественников, у меня вдруг появился конкурент, который — почему-то всегда в мое отсутствие — звонил Джульетте и умолял ее вернуться в Ереван, где у него якобы были дом, машина и прочие радости жизни. Когда Джульетта рассказала мне об этом впервые, я подумал, что имею дело со столь обычным для женщин шантажом, и дал ей полную свободу выбрать того мужчину, который ей больше подходит; но, когда я отверг еще одну, по мнению Джульетты, прекрасную и хорошо оплачиваемую работу (написание программных документов для некой только что народившейся партии), телефонные звонки из Еревана стали все настойчивее, а наши ссоры в походном лагере все чаще, и кончилось все тем, что я как джентльмен проводил Джульетту на самолет, встретить который должен был уже другой мужчина.
В тридцать мне и в голову не приходило размышлять над тем, каково мне придется в старости, будет ли у меня тогда кто-то, кто, как говорят в Армении, подаст мне стакан воды, но теперь, в сорок, я думал о таких вещах постоянно, и это доказывает, что с годами фантазия человека не увядает, а, наоборот, расцветает. Я никогда не умел создавать отношения с женщинами в практических целях, ради тарелки супа и бесплатного ночлега, и не научился этому до сих пор. Когда Джульетта улетела и я фактически остался на улице, Коля Килиманджаров из милосердия и после долгих препирательств с женой позвал меня жить к себе, но я чувствовал себя там более чем лишним. Чтобы как можно меньше тревожить его семейство, я старался до тех пор, пока Коля подыщет мне внаем комнату по разумной цене, побольше времени проводить вне дома. К счастью, была уже весна, и, хотя абрикосы в Москве не цвели, первичные элементы красоты в виде, к примеру, благоухающих черемух можно было иногда встретить и здесь. Бродя по улицам, я нередко думал о бывших товарищах по академии: что с ними сталось? Я отправил несколько открыток и получил через некоторое время до востребования — адреса Коли я своим корреспондентам не давал по упомянутым выше мотивам — два ответа — от Ивара Юмисея и Юрия Архангельского. Ивар писал, что основал исторический журнал, это сразу напомнило мне его лекции о прошлом эстонцев, и я подумал: кто знает, может, мой старый приятель когда-нибудь еще станет кем-то вроде Мовсеса Хоренаци?
