Очерки по русской семантике - страница 27
РАДОСТЬ же, на общелитературном языке, рождается, шевелится, растет, живет и дышит в душе и/или в сердце человека; она покидает место своего обитания и возвращается обрат-но, поселяясь там на время, как гостья, надолго или навсегда;засыпает (и тогда ее будят) и просыпается; затихает или умолкает и заговаривает; скрывается и затаивается и т. п.
Из этого набора общеязыковых предикатов и связанных с ними атрибутов радости – под определяющим влиянием великой христианской идеи Радости и с участием мощных токов европейской культурной традиции – в русской поэтической картине мира складывается и достраивается мифологический образ Радости как живущего на грани двух миров, земного и небесного, прекрасного женственного существа с лицом неземной красоты, с глазами-очами, излучающими небесный свет, с несущим тепло «легким дыханием», с добрыми теплыми руками, с легкими ногами-стопами, на которых радость приходит и уходит, и с легкими, но мощными крыльями-крылами, на которых она улетает и прилетает, окрыляя человека и одаряя его способностью лететь на крыльях радости. Легкий и мягкий свет, который может усиливаться до степени ослепительного сияния восторга, и мягкое живительное тепло, способное превращаться в очистительный огонь, – две основные эманации Радости и одновременно две стихии, которые образуют двуединую – текучую, льющуюся, брызжущую и кипящую, но и дышащую, летучую, веющую, эфирную (отсюда образы волны, и ветра, прилива и порыва) – субстанцию радости в двух ее взаимосвязанных ипостасях: радости души и радости сердца (духа) (ср. [Арутюнова 1976: 98 – 106]). Первая одухотворяет и освящает человеческое, поднимая его к горнему свету.
Вторая – вочеловечивает небесное, принимаемое и постигаемое умным сердцем (ср. [Вышеславцев 1990: 68–70]). В русском культурном сознании этот поэтический язычески-персонифицированный образ Радости как одного из источников жизни и вдохновения (Где радость, там и жизнь – Л. Толстой) существует во взаимодействии с другим, воплощающим христианскую идею Радости, образом, который связан с именем Богоматери (ср. иконы «Всех Скорбящих Радости», «Нечаянная Радость» и др.). Показательно, что непременными спутниками радости в общеязыковых сочинительных рядах являются покой ‘состояние душевной гармонии’, утешение и благодать; вера, надежда, любовь, а также истина, красота и добро, вместе с которыми Радость входит в софийный комплекс (ср. [Хоружий 1989: 79]). Ср. также: «О, сердце, <…> не оглядывайся назад, не вспоминай, не стремись туда, где светло, где смеется молодость, где надежда венчается цвета-ми весны, где голубка-радость бьет лазурными крылами, где любовь, как роса на заре, сияет слезами восторга; не смотри туда, где блаженство, и вера, и сила…» (И. С. Тургенев. Поездка в Полесье, 1857).[17]
УДОВОЛЬСТВИЕ в такой целостный языковой образ не складывается, и это имеет глубокие сущностные основания. Отказывая УДОВОЛЬСТВИЮ в средствах обозначения его начала и конца (см. выше), язык свидетельствует тем самым, что оно лишено длительности. Удовольствие скоротечно и эфемерно. Связанное со своим субъектом, источником и стимулом обязательным единством места и времени, оно зажато в жестких координатах «я – здесь – теперь». Для РАДОСТИ же, которая может быть связана только с мыслью и свободна, как дух, который «дышит, где хочет» (Ин., 3. 8), нет ограничений ни во времени, ни в пространстве. Ей доступны все «там» и любые «тогда». Невозможно, живя в Москве, получить сегодня удовольствие от концерта, который состоялся в прошлом году в Петербурге. Но можно и сегодня – задним числом – радоваться тому, что этот концерт был. Можно радоваться заранее тому, что будет, но от того, что будет, нельзя получить удовольствие наперед. Можно, правда, предвкушать удовольствие,
