Очерки по русской семантике - страница 125

и даже, если исходить из высказываний типа «Не верю я вашему Невскому. Уж слишком он себе на уме» (М. Осоргин. Невеста), соотнесен с некоторой средней – умеренной – степенью его проявления, что свидетельствует, по-видимому, о наличии в нашем подсознании нормы этого при-знака, превышение которой исключает возможность доверия и вообще положительного отношения к его носителю. Ср. еще: «Сын <Хрущева> говорит, что Брежнев был хитрый и злопамятный. Но Хрущев тоже был себе на уме. Два сапога – пара. На весах бы друг друга не перетянули» (Собеседник, 1988. № 51. С. 5).

Показательно, что такая характеристика-оценка дается обычно «за глаза» тому, кто ее не слышит, не участвуя в диалоге, третьему лицу, о котором говорят в его отсутствие, или – реже – в качестве упрека адресуется собеседнику, как в цитированном ранее тексте В. Шишкова, но едва ли может быть использована говорящим по отношению к самому себе. Можно сказать, пускаясь в самоанализ: «Я человек замкнутый, и поэтому у меня так трудно складываются отношения с товарищами по работе». Можно, оправдываясь, признать: «Да, вы правы, я скрытен, но не потому, что таю за душой что-нибудь недоброе…». Ср.: «Мне всегда приписывали какую-то скрытность. Отчасти она есть во мне. Но чаще это происходит оттого, что не знаешь, когда и с которого конца начать…» (Н. В. Гоголь – А. С. Данилевскому, 1 апреля 1844 г.). Но, по-видимому, невозможно ни при каких обстоятельствах сказать: «Азнаете ли, себе на уме…».

Себе на уме принадлежит к тому типу устойчивых, застывших, употребляющихся в готовом виде фразеологических оборотов, значение которых не может быть выведено из значений составляющих их единиц. Степень связности элементов этого фразеологического целого настолько велика, что ни одно слово в его составе нельзя ни опустить, ни заменить каким-нибудь другим. Нельзя сказать ни *тебе (мне, ему, ей, им) на уме, ни * себе в уме, ни *себе на душе или *себе на сердце. Нельзя даже изменить здесь порядок слов: не *на уме себе, а себе на уме. Только так и никак иначе.

Однако такая мертвая жесткость и неподвижность его состава и абсолютная невыводимость, немотивированность его значения не могут быть изначальными. Когда-то – в более или менее отдаленном прошлом – составляющие этот оборот слова должны были иметь самостоятельное значение, а значение целого не могло не быть рационально осмысленным. Но первоначальный смысл, как и в истории многих других фразеологизмов, забылся, и нам необходимо понять, как это могло произойти, чтобы восстановить, воскресить и объяснить его.

Известно, что многие осмысленные сочетания слов утрачивали первоначально прозрачное значение и превращались в застывшие обороты в связи с тем, что отдельные слова в их составе по тем или иным причинам выходили из общего употребления. Так, например, ушло из языка слово баклуша (мн. ч. – баклуши), и поэтому сочетание бить баклуши, в котором оно продолжало употребляться, превратилось в застывший оборот с невыводимым значением ‘лениться, бездельничать’. То же произошло в таких случаях, как точить лясы – ‘болтать’, задать стрекача / стречка – убежать’, турусы на колесах – ‘болтовня, небылицы, вздор, глупости’, попасть, – ся впросак – ‘оказаться по оплошности в трудном положении’ и т. п. Очевидно, что к выражению себе на уме это объяснение не подходит: все три его элемента – местоимение, предлог и существительное – сохраняются в языке и свободно употребляют-ся независимо друг от друга, как равным образом и две его смысловых части – себе, с одной стороны, и на уме, с другой.

Предложно-падежное сочетание на уме (как и его вариант в уме) используется для обозначения того, что разного рода мысли-тельные действия, а также чувства и переживания человека замкнуты в сфере его сознания и не получают внешнего выражения в произносимом или писаном слове. Так быть (иметься) на уме значит ‘быть, иметься в мыслях, в сознании’ (ср. пословицы У голодной куме всё хлеб на уме; Что у трезвого на уме, то у пьяного на языке и т. п.), а держать на уме (в уме), иметь на уме (в уме) что-либо, кого-либо