Очерки об историописании в классической Греции - страница 21

Самой злободневной, особенно тесно связывавшей историю и современность была знаменитейшая из трагедий Софокла — «Эдип-царь», написанная в начале Пелопоннесской войны, как раз в то самое время, когда Аттика страдала от чумы, а многолетний лидер государства — Перикл — попал в опалу. Не будет преувеличением сказать, что одна из ключевых тем названной драмы является «тема Перикла». Вряд ли уместно будет здесь включаться в давнюю дискуссию о том, сочувствует ли Софокл Периклу или же, напротив, осуждает его[123]. Главное в том, что софокловский Эдип — это в известной мере именно Перикл. В ином виде, кроме как в облике мифологического прототипа, реальный политик и не мог быть выведен на трагическую сцену. Но, повторим еще раз, для зрителей и эта форма была вполне достаточной.

Наконец, Еврипид тоже вполне может быть назван политическим — соответственно историческим sensu Graeco — драматургом[124]. Целый ряд его трагедий, написанных в период войны со Спартой («Гераклиды», «Просительницы», «Троянки», «Елена»), могут быть полностью и правильно поняты только в историческом контексте. И в высшей степени интересно наблюдать за тем, как по мере тех или иных перемен в ходе военных действий меняется и позиция автора: то ему свойственны жгучий патриотизм и стремление сражаться «до победного конца», то он переходит (после крупного поражения афинян на Сицилии) к мягкой, примиренческой линии[125].

В последние десятилетия аттическую трагедию модно изучать в структурно-антропологическом и социально-психологическом аспекте[126]. Но нам представляется вполне оправданным и другой ракурс ее анализа — исторический, или, чуть точнее, историко-политический (ввиду неразрывности истории и политики в полисном греческом мире[127]). Обращение к «вечным» мифологическим сюжетам гарантировало сочетание общего и единичного (вспомним цитировавшееся в начале работы высказывание Аристотеля), вневременного и актуального.

Перейдем теперь к комедии — второму важнейшему драматическому жанру эпохи классики[128]. Так называемая древняя аттическая комедия, представленная дошедшими полностью сочинениями Аристофана, фрагментами Кратина, Евполида и ряда других авторов, кардинально отличается от трагедии, прежде всего в том отношении, что она как раз пользовалась практически исключительно вымышленными сюжетами, причем не просто вымышленными, а замысловатыми до фантасмагоричности.

Однако — ив этом еще один парадокс — вымышленный сюжет постоянно сочетался в произведениях древней комедии с вполне реальными действующими лицами. Комедиографы V в. до н. э. (в отличие, скажем, от работавшего век спустя Менандра, у которого персонажи уже являются только продуктом художественной фантазии) активно выводят на сцену своих реальных современников — политиков, философов, поэтов[129]. Демагог Клеон и полководец Ламах, Сократ и Еврипид — все они появляются в пьесах Аристофана. Кратин высмеивал самого Перикла[130]. Естественно, здесь же присутствуют и вездесущие боги — этот элемент вечного в современности. Но боги, конечно, могут быть выведены в комедии только в комическом виде — иной подход противоречил бы природе жанра[131].

А как обстоят дела с историческими деятелями и событиями в собственном, привычном нам смысле слова? И здесь мы тоже обнаруживаем в комедии специфические черты, отличающие ее от трагического жанра. «Принцип актуальности» в ней тоже работает, но принимает несколько иное обличье.

Так, одним из типичных сюжетных ходов комедиографов V в. до н. э. является то, что можно назвать «воскрешением мертвых». Души славных героев прошлого, законодателей, полководцев и государственных деятелей в подобии некоего спиритического сеанса вызываются драматургами из Аида. Это — тоже способ «столкнуть лицом к лицу» прошлое с настоящим, но способ, естественно, специально комический.

Солон, выдающийся реформатор афинского полиса, действовавший в начале VI в. до н. э., полтора века спустя появляется в комедиях Кратина («Хироны», «Законы») и Евполида («Демы»)[132]. Но если Солона еще можно назвать для этих авторов деятелем достаточно отдаленным во времени, как бы теряющимся во мгле забвения