Очерки об историописании в классической Греции - страница 14

, большее распространение получили представления о прогрессе, развитии от низшего, первобытного состояния к высшему, культурному[75]. Эти представления проявились у драматургов (Эсхила, Еврипида; с некоторыми оговорками — у Софокла) и философов (Протагора, Крития, Демокрита), но, что характерно, не у профессиональных историков. А когда проходит время высшего расцвета классического полиса, мощный удар по всем аспектам идентичности наносит Пелопоннесская война, наступает кризисный IV в. до н. э., — пессимизм возвращается и концепция регресса вновь вступает в свои права, получая воплощение в трудах Платона, Аристотеля, Ксенофонта.

Однако взгляд на историю как на циклическую смену эпох и форм, при которой «всё возвращается на круги своя», оставался преобладающим. И вот тут уже можно говорить не только о философах (Анаксимандр, Гераклид, Эмпедокл, пифагорейцы, стоики и многие другие), но и об историках. Особенно четко проявляются циклистские представления у Полибия[76]. Его великие предшественники — Геродот и Фукидид — не высказывают аналогичных воззрений эксплицитно, тем не менее и у них эти воззрения присутствуют, что явствует из косвенных данных. Собственно, каков стимул, двигавший ими при создании исторических трудов, почему считалось важным и необходимым сохранить в памяти потомков информацию о давно прошедших делах, иными словами, почему история воспринималась как magistra vitae? Именно потому, что в будущем события могли повториться; тогда-то и пригодилось бы сохраненное знание. Фукидид горделиво называет свое сочинение «достоянием навеки» (ktema es aiei), и делает это по той причине, что уверен: оно окажется полезным тому, «кто захочет исследовать достоверность прошлых и возможность будущих событий (могущих когда-либо повториться по свойству человеческой природы в том же или сходном виде)» (Thuc. I. 22. 4).

Но здесь мы натыкаемся на очередной парадокс исторической культуры античных греков. Сам ход развития историописания осуществлялся как бы по тому же пути циклизма. Каждый новый представитель этого жанра начинал, можно сказать, с нуля. Он не продолжал дело своих предшественников, а безапелляционно критиковал и даже попросту отрицал их достижения. Гекатей в высшей степени пренебрежительно отзывается о мифографах, Фукидид (I. 21. 1) — о логографах, включая самого Гекатея, а своего старшего современника Геродота даже не упоминает, как будто бы «отца истории» вообще не было. В свою очередь, для Полибия как бы не существует ни Геродота, ни Фукидида[77]. Если же этот эллинистический историк и останавливается поподробнее на творчестве кого-либо из своих более ранних коллег (Феопомпа, Тимея), то лишь для того, чтобы подвергнуть их самым жестоким (и часто несправедливым) нападкам[78]. В результате подобного подхода уровень исторической культуры с течением веков, в общем-то, не рос, а в лучшем случае оставался неизменным. Историография оказалась подвержена общему «закону круговращения»; как в калейдоскопе, сменяли друг друга более или менее причудливые наборы одних и тех же базовых элементов.

Ограниченные рамки данного краткого очерка, конечно, не позволили автору дать исчерпывающую характеристику исторической культуры и исторической памяти древнегреческой цивилизации. Какие-то сюжеты поневоле пришлось просто оставить в стороне, какие-то — затронуть лишь конспективно (хочется надеяться, что не декларативно). В наибольшей мере внимание было акцентировано на отдельных аспектах рассматривавшейся тематики — аспектах, которые представляются особенно парадоксальными, особенно необычными для нашего современного восприятия истории, аспектах, которые наглядно подчеркивают специфику менталитета античных эллинов в интересующем нас отношении.

…Согласно греческому мифу, человечество сотворили два брата-титана, Прометей и Эпиметей. Символизм образов этих «культурных героев» ясно просматривается в их именах. Прометей — «предвидящий», буквально — «мыслящий вперед». Ему был присущ дар пророчества, который он, однако, не передал созданному им роду людей, считая, что знание о будущем — источник больших несчастий: легче жить в неведении. Эпиметей — фигура значительно менее популярная в традиции и, соответственно, более неясная и расплывчатая. Из его имени, однако, можно заключить, что этот титан — в известном смысле «антипод» своего брата. Эпиметей — «мыслящий назад». Очевидно, ему, в отличие от Прометея, был присущ дар верного знания о прошлом (выше мы видели, что в Греции это тоже рассматривалось как разновидность пророческих способностей). Как Прометей знал всё о грядущем — так Эпиметей помнил всё о минувшем. И опять же этого дара люди от него не получили. Прошлое растворялось во мгле лет и веков, уходило невозвратно, стиралось из памяти. Ведь умение забывать — тоже своеобразное благодеяние человечеству: насколько тяжким, тянущим назад грузом была бы абсолютная память, память без «провалов»!