— Ваше величество! — крикнул громко конюший, — первый сигнал подан.
— Это значит, — отвечал пробудившись Собеский, — что они переправились благополучно через Дунай.
Спустя несколько времени, на тёмном небе рассыпалась красными искрами другая ракета.
— Ваше величество! — крикнул так же громко конюший, — второй сигнал подан.
— Это значит, — проговорил король, — что они двинулись из укреплений.
Прошло немного времени, и снова над тихой и погружённой во мрак Веной сверкнула и лопнула ракета.
— Ваше величество! уже третий сигнал подан! — громче прежнего крикнул конюший, входя в королевский намёт.
Король быстро поднял с подушки голову, и стал набожно креститься, приговаривая:
— Да будет прославлено имя Господне! — это значит, что они подошли к нам на помощь.
Сказав это, король завёл часы с будильником, поставив стрелку на трёх часах; после этого он улёгся на постель, закрыл глаза и заснул богатырским сном. Конюший между тем дремал на скамейке, покачивая голову то вниз, то из стороны в сторону. Вскоре после полуночи вихрь унялся, звёзды ярко засверкали на тёмном небе, тихая и ясная ночь предвещала погодное утро.
В три часа будильник в намёте Собеского сперва зашипел, а потом принялся стучать и звенеть. Король встрепенулся на постели.
— Кто тут? — крикнул он громким голосом.
На зов короля прибежал один из шляхтичей, спавших подле королевского намёта.
— Беги поскорее к ксёндзам-капелланам, — сказал Собеский, — разбуди их и скажи, чтобы они велели составить алтари из барабанов, и чтобы сами готовились служить обедню.
Опрометью побежал шляхтич исполнять королевское предписание. Между тем проснулся и конюший; король взял от него скамеечку, положил на неё лист бумаги, и сидя на постели, принялся писать письмо к жене. Настоящее письмо короля, как и вообще все его письма к королеве Марии Казимире, начиналось следующим обычным приветствием:
«Единственная отрада моей души и моего сердца, моя прехорошенькая и моя премиленькая Маруся!»
В письме своём Собеский подробно рассказывал жене о своей счастливой переправе через Дунай, он описывал ей имперских князей, которые с своими небольшими отрядами прибыли в Вене на подмогу, и которые поступили под его главное начальство; Собеский сообщал Марии Казимире о трудах и лишениях войска во время похода, а также о той страшной непогоде, которую привелось испытать полякам перед Веной. Ужасный, двадцатишестичасовой вихрь Собеский простодушно приписывал колдовству великого визиря, который, по словам короля, был великий чародей. Письмо своё король окончил замечанием о том, что по всей вероятности решительный бой между поляками и турками будет не ранее, как дня через два: королевскому войску, утомлённому неблизким походом, необходим был порядочный отдых; нужно было также построит батареи и полевые укрепления; а между тем на деле Собескому пришлось биться с турками в тот же день, в который он отправил своё письмо в Варшаву.
Окончив письмо, король вышел к войску и в виду его благоговейно отслушал обедню под открытым небом, а как только стало подниматься солнце, король и гетман приказали войскам садиться на коней. Скоро загремели трубы, литавры и барабаны, а спустя немного времени, с вершины Каленберга потянулись густыми рядами конница, пехота и артиллерия, занимая назначенные им места.
На широком пространстве расстилался перед поляками укреплённый лагерь великого визиря Кара-Мустафы и его сподручника — крымского хана. С изумлением услышал визирь о том, что на него наступают поляки; он сперва не поверил этой грозной вести и опрометью выбежал из своей ставки, стараясь убедиться своими глазами в справедливости этой вести. Легко убедился визирь, что он имеет дело с тем, кто ещё и прежде так беспощадно громил турецкие полчища, потому что утреннее солнце ярко освещало знамёна Собеского.
— О, король! — воскликнул с отчаянием визирь, — как жестоко ты поступаешь со мной!
Между тем войска Яна III становились в боевой порядок. Король был постоянно впереди их. На нём, в это славное для него утро, был надет суконный кунтуш голубого цвета, белый шёлковый жупан и литой золотой пояс, на голове был серебряный шишак с золотым одноглавым орлом. Король был верхом на коне золотисто-гнедой масти. На правой стороне королевского седла был приторочен небольшой барабан, в который время от времени ударял король, призывая к себе условленным числом ударов того или другого из польских военачальников.
