— А вы за чем стоите? — спросил кто-то.
Вопрос вернул ее из мира грез в быстро меркнущую действительность. Серые тени уже легли к ее ногам, словно призрачные сонные звери, которых сморило на исходе дня. В воздухе лениво плавали снежинки. Нахмурившись, она посмотрела на щуплого мальчонку, оказавшегося рядом с ней, — вроде не из их школы. Лет десяти, не больше; чем-то он напоминал ее сына в этом возрасте, невзирая на полное отсутствие внешнего сходства.
— Похоже, это никому не известно, — сказала она.
— Но если никому не известно, — продолжал мальчик, — откуда вы знаете, что вам это нужно?
Он был без варежек и грел одну ручонку другой.
— Наверняка что-нибудь хорошее, — терпеливо сказала в ответ Анна. — Иначе здесь бы не стояла такая очередь.
Мальчика это явно озадачило. Глаза у него были словно маленькие заводи зимнего неба; она видела в них свое отражение, прямо как в том сне: две темные фигурки, тонущие в омуте облаков и стираемые в единый миг коротким взмахом мокрых от снега ресниц.
— И вообще, — порывисто добавила она, — когда не знаешь, это еще интереснее. Бывает, вещь тебе не особенно и нужна, зато приятна. Сувенир, к примеру. Или вот цветы…
Смутившись, она умолкла. Мальчик задумчиво дышал себе на пальцы. Анна смотрела, как клубится его дыхание.
— Не знаю, маме будет приятно или нет? — выговорил он. — То, за чем очередь.
— Вполне возможно, духи завезут, — мечтательно протянула девушка, стоявшая через несколько человек за ними.
Очередь росла.
Взглянув на часы, Анна с удивлением обнаружила, что уже давно четыре.
— Хочешь, становись вместо меня, — предложила она. — Я должна идти, меня дома заждались.
— Пусть очередь занимает, как все, — рявкнул кто-то у нее за спиной.
— Правильно, он же не с вами, гражданка! — выкрикнул другой голос.
— Это ведь ребенок, — укоризненно сказала Анна, но мальчонку как ветром сдуло. — Жалко, — вздохнула она неизвестно о чем и, бросив прощальный взгляд на закрытое окошко киоска, побежала через растворяющийся город.
Домой Анна ворвалась на последнем издыхании, спешно придумывая какую-нибудь уважительную причину своего опоздания: почему-то ей не хотелось признаваться, на что она так бесплодно потратила два часа в сумерках уходящего года; впрочем, никто и не допытывался. Она без промедления встала к плите. В семь часов сели ужинать; на этот вечер мужу дали отгул. Когда Анна принялась заливать кипятком выдохшуюся, спитую заварку, мать поднялась из-за стола и, как всегда, без единого слова удалилась к себе в комнату. В душной, скудно освещенной кухне Анна водворила на стол три чайных стакана, переводя взгляд с мужа на сына.
— Хотела сегодня тортик купить, — жизнерадостно сообщила она.
— Тортик — это хорошо, — без энтузиазма откликнулся сын.
В наступившей паузе стрелка часов дернулась к следующей минуте, а у мужа в горле булькнул очередной глоток.
— А помнишь, — не поднимая головы, сказал он, — раньше в именинный торт вставляли такие тоненькие свечки, по числу лет, а именинник должен был загадать желание и свечки эти разом задуть?
Она рассмеялась и запротестовала притворно-игривым тоном:
— Нет уж, столько свечек на одном торте и не уместится!
А сама уже представила, как из ее легких вырывается радостный выдох, как пляшут и подмигивают сорок три огонька, отражаясь золотыми бликами на выпуклых чашках и вогнутых ложечках, чтобы напоследок полыхнуть и дружно умереть; уже начала было придумывать, что бы такое могла загадать — что-то особенное, неожиданное, милое сердцу…
Муж не стал возражать — он по-прежнему смотрел к себе в стакан, зато сын сказал:
— Да, кстати, — с днем рождения!
По его лицу промелькнуло удивленное выражение, как будто он только сейчас вспомнил.
Ночью, ступая на цыпочках по темному коридору, Анна столкнулась с матерью, и та обвила ее иссохшими руками, на мгновение прильнула к ней, невесомая, как птичка, потом отстранилась и упорхнула к себе — как всегда, без единого слова.
Анна, не сходя с места, проводила ее взглядом. В потемках тихо затворилась дверь.
Наутро ей довелось собраться пораньше, так что у нее было время пойти окольным путем; крюк, в сущности, небольшой, квартала два-три. Солнце еще не взошло; киоск был закрыт — раньше девяти киоски обычно не открывались, — но поблизости уже топтались люди, собираясь на тротуаре сгущением теней, словно ночь, отливая, оставляла за собой лужицы темноты среди брезжущего зеленоватого полумрака предрассветного часа.
