— Здравствуйте, — приветливо сказал старик. — В погожий денек приятно выбраться на природу.
Александр покосился на него с подозрением.
— У меня… это… весенние каникулы, — пробормотал он, не слишком уверенный в календарных датах.
Старик, похоже, не слышал: он порылся в складках своего необъятного балахона и в конце концов извлек на свет промасленный сверток.
— Булка с повидлом. Не хотите подкрепиться?
— Мне уроки надо учить, — на ходу отговорился Александр.
Той ночью в очереди они без слов обменялись кивками. Потом на трое суток зарядил дождь, и Александр, чтобы не промокнуть, по утрам таскался в школу; но в пятницу, проходя через парк, он застал старика на той же скамье.
— Опять каникулы? — осведомился тот, не отрываясь от книги.
— Школу мотаю, — коротко сообщил Александр.
Экзамены подкрадывались ближе и ближе, и он пребывал в мрачности. Его признание, судя по всему, не произвело на старика никакого впечатления.
— Вы завтракали? — спросил он. — Хотите яйцо вкрутую?
У старика на колене Александр увидел обветренное яйцо на разложенной салфетке.
— Не хочу, — отрезал он. — Это, между прочим, моя скамейка.
— Скамейка общественная, — невозмутимо сказал старик. — Не пора ли нам познакомиться? Меня зовут Виктор Петрович.
Александр смерил его неприязненным взглядом.
— Вам известно, что у вас очки треснули? — Он развернулся и ушел, и в тот вечер полностью игнорировал старика; однако на другое утро старик опять был тут как тут: не поднимаясь со скамьи, он кормил голубей какой-то темной, густой, липнувшей к пальцам замазкой.
— Потравить их решили? — осведомился Александр. — Дело хорошее.
— Хоть какое-то занятие, — незлобиво ответил тот. — В моем возрасте чем-нибудь себя занять не так-то просто. Все хорошие книги прочитаны, а нынешние им в подметки не годятся. Хотя есть надежда, что лет через шестьдесят все будет по-другому.
— Мать мне запрещает такие вещи говорить.
— И очень мудро поступает. Но старость имеет свои преимущества. Можно больше ничего не бояться.
— А я и так не боюсь.
Александр умолк; на языке у него вертелся вопрос, но задать его он не решался. Старик поднял на него взгляд; повернутое к свету, его аккуратное лицо полыхнуло двумя безглазыми белыми солнцами, из которых одно, левое, прорезала трещина. Александр прищурился.
— В тот раз, в очереди… вы что-то про Селинского говорили. Мне интересно стало, что вам… что вам про него известно.
— Представьте себе, немало.
— Ну, например?
Старик откинулся в тень, и у него на лице тут же возникли глаза, светлые и отстраненные за стеклами старомодных очков в серебристой оправе.
— Например, знаете ли вы, что, оказавшись на Востоке…
— Вы хотите сказать, на Западе? — Александр примостился на краешке скамьи; голуби с грудным рокотом жались к его ногам.
— Нет-нет, Селинский первоначально попал на Восток. Во время гражданской войны он бежал на южное побережье. Война разгоралась, и люди пытались спастись морем, но пароходов было мало, а войска стремительно наступали. Продав последние материнские бриллианты, которые ему удалось вывезти из столицы с настоящими приключениями, — но это совсем другая история, — он купил баркас и начал перевозить на нем беженцев. Разумеется, платы с них не брал, хотя сам остался без гроша. И вот однажды, после седьмого рейса… Но что-то я разболтался.
— Я никому не скажу, — порывисто сказал Александр. — Клянусь.
— Прямо не знаю. Ну ладно, одну-то историю можно, пожалуй.
Во время своего рассказа старик прикрыл глаза, ссутулился и сидел совершенно неподвижно, если не считать длинных костлявых пальцев, которые беспрестанно, нервно шевелились у него на коленях, завязывая и развязывая невидимый узел. Александр слушал, наблюдая за одиноким солнечным зайчиком, крадущимся по гравию навстречу полдню, за голубями, которые дрались кровавыми клювами за последние липкие черные крошки. Немного погодя теплый солнечный воздух донес из распахнутых окон близлежащих домов бой курантов, многократно умноженный стоящими на подоконниках радиоприемниками; едва начавшись, бой прекратился, и старик охнул, проверил часы, поспешно встал и зашаркал по аллее, тяжело опираясь на палочку. Вечером, в очереди, его выцветшие глаза опять плыли в холодных омутах ртутных сумерек, изредка прорезаемых фарами, поэтому абсолютной уверенности у Александра не было, но ему показалось, что они обменялись мимолетным взглядом взаимного понимания; а потом его позвали садиться за карты.
