— Да ну... — произнес мужик с нами рядом. — Он, говорят, еще в ЦК был!
— Ну и что? — горячо возразила ему его жена. — А где ж такому человеку тогда было быть? В Париже — или в ЦК!
— Поэтому, — скорбно закончил Лунь, — я покидаю... это торжище!
Отличное, кстати, слово нашел. Лунь спустился со сцены, поддержанный на ступеньках Фалько.
— Во, — загудели в зале, — тот самый с ним! Который все тоже насквозь видит!
Народ шумно расступался. Лунь шел, благодаря кивками всех тех, кто освобождал ему путь, шел, как и обещал когда-то, — пешком. Правда, судя по спутнику — недалеко.
Прием этот — «полет Луня» — знали все опытные люди: внезапно вылететь, чисто и светло, из какого-нибудь крупного дела, обдав его белоснежным своим пометом... Что может быть краше? Остается лишь гордиться тем, что есть еще у нас такие люди... пока.
— Это конец! — сказал мне Крот. Нас обтекала толпа, устремившаяся за пророком. — После такой плюхи нам уже не встать!
— Встанем! — сказал я.
Настоящих плюх не видал. Молодой ишшо.
В следующие дни мы с Кротом пытались как-то восстановить хозяйство. Потерпев полное поражение наверху, взяли пониже, снова подались в народ, пришли на разлив у моста, где нежился многоглавый змей, явно торжествуя.
— Ну что? Вмазали вам? Не любите правду-то?! — проговорила его главная, бровастая голова.
Судя по его голосу, лицу, стилю поведения, он сам был не чужд восприятию сумм «в особо крупных размерах»... но при торжестве правды ликуют все — особенно если эта правда к тебе не относится.
— Ну что? За помощью пришли? — торжествовал он.
— Да хотелось бы через вас выйти хотя бы на мэра, — скромно произнес Крот.
— Ящик коньяка-то хоть будет? — пренебрежительно поинтересовался тот. Мол, на такое хоть вы способны?
Так куда ж мы денемся-то, с погубленной репутацией?
Ящик коньяка мы лично тащили с Кротом.
Ничего более безобразного, чем эта тайная встреча с мэром, я не видел давно. Мы долго поднимались в машинах по ущелью и наконец вылезли в условленном месте.
Распоряжался всем бровастый. По сигналу его бровей Ваня и его друг с хрустом полезли в кустарник, в гору, и, пошебаршив там в наступившей уже тьме, выкинули на площадку что-то тяжелое, мертвое и голое. Тело тяжело шлепнулось. Отряхивая ладони от растительного мусора, ребята, отдуваясь, слезли на дорожку.
— Вы что мне сбросили? — зашептал бровастый. — Я ж осетра заказывал! А это человек!
Я, оказавшись рядом, невольно тоже пригляделся. Человек. Голый, в одних лишь плавках, и, похоже, бездыханный.
— Так то егерь! — приглядевшись, сказал бритоголовый.
— А осетр где?
Растерянно переглянувшись, орлята снова полезли в кусты, долго там ползали в наступившей уже полной тьме, матерясь все более и более безнадежно. Ломая с треском кусты, на тропу вылетело еще одно длинное голое тело — в этот раз, похоже, осетр.
— Ну вот, — удовлетворенно произнес бровастый.
Осетра стали торопливо, как бы испуганно, рубить топорами, швырять куски в котел на костре. Огромные тени метались по горам. Нарастало манящее бряканье бутылок. Крот и мэр, по фамилии Мурцовкин, как бы не замечая всей этой презренной суеты, галантно беседовали в сторонке. Несмотря на то что ночь наступила, мэр почему-то оставался в черных очках.
— Да-а... Дыр у нас много! — говорил он. — И опорнодвигательный — это наша боль. Так что... — Он развел руками, как бы принимая дорогого гостя в объятья.
— Ну... некоторые инвестиции возможны, — рокотал Крот.
Успокоенный — тут все ладится, — я отошел.
— У вас есть связи в Минприроды? — протаскивал свое Крот.
— Да, многие бывали здесь. А благодарность? — гнул свое мэр.
Голоса их затихли. Я подошел к Петру. Петр, который тоже, как член местной мафии, был здесь, поначалу чурался меня как соучастника опозоренного всеми «торжища» (и его чуть не втянул!). Но, размачивая себя вином, постепенно отмяк.
— Мой прыжок, значит, похерен? — горестно произнес он.
— Подожди! Еще не вечер! — подбодрил его я.
Меня по-прежнему смущал безжизненный егерь, которого тоже, как осетра, подтащили к бурлящему котлу. Но, поглядев на него в очередной раз, я увидел, что глаза его открыты, весело бегают по сторонам, — и я успокоился.
