«Ну-ка, брат, полюбуйся, как я наловчился коней понимать».
Я взглянул, рассмеялся и отвечаю, что, мол, и смотреть нечего:
«У этой плечи мясисты, – будет землю ногами цеплять; эта ложится – копыто под брюхо кладет и много что чрез годок себе килу намнет; а эта, когда овес ест, передней ногою топает и колено об ясли бьет», – и так всю покупку раскритиковал, и все правильно на мое вышло.
Князь на другой день и говорит:
«Нет, Иван, мне, точно, твоего дарования не понять, а лучше служи ты сам у меня конэсером и выбирай ты, а я только буду деньги платить».
Я согласился и жил отлично целые три года, не как раб и наемник, а больше как друг и помощник, и если бы не выходы меня одолели, так я мог бы даже себе капитал собрать, потому что, по ремонтирскому заведению, какой заводчик ни приедет, сейчас сам с ремонтером знакомится, а верного человека подсылает к конэсеру, чтобы как возможно конэсера на свою сторону задобрить, потому что заводчики знают, что вся настоящая сила не в ремойтере, а в том, если который имеет при себе настоящего конэсера. Я же был, как докладывал вам, природный конэсер и этот долг природы исполнял совестно: ни за что я того, кому служу, обмануть не мог. И мой князь это чувствовал и высоко меня уважал, и мы жили с ним во всем в полной откровенности. Он, бывало, если проиграется где-нибудь ночью, сейчас утром как встанет, идет в архалучке ко мне в конюшню и говорит:
«Ну что, почти полупочтеннейший мой Иван Северьяныч! Каковы ваши дела?» – Он все этак шутил, звал меня почти полупочтенный, но почитал, как увидите, вполне.
А я знал, что это обозначает, если он с такой шуткой идет, и отвечу, бывало:
«Ничего, мол: мои дела, слава Богу, хороши, а не знаю, как ваше сиятельство, каковы ваши обстоятельства?»
«Мои, – говорит, – так довольно гадки, что даже хуже требовать не надо».
«Что же это такое, мол, верно, опять вчера продулись по-анамеднешнему?»
«Вы, – отвечает, – изволили отгадать, мой полупочтеннейший, продулся я-с, продулся».
«А на сколько, – спрашиваю, – вашу милость облегчило?»
Он сейчас же и ответит, сколько тысяч проиграл, а я покачаю головою да говорю:
«Продрать бы ваше сиятельство хорошо, да некому».
Он рассмеется и говорит:
«То и есть, что некому».
«А вот ложитесь, мол, на мою кроватку, я вам чистенький кулечек в голову положу, а сам вас постегаю».
Он, разумеется, и начнет подъезжать, чтобы я ему на реванж денег дал.
«Нет, ты, – говорит, – лучше меня не пори, а дай-ка мне из расходных денег на реванжик: я пойду отыграюсь и всех обыграю».
«Ну уж это, – отвечаю, – покорно вас благодарю, нет уже, играйте, да не отыгрывайтесь».
«Как, благодаришь! – начнет смехом, а там уже пойдет сердиться: – Ну, пожалуйста, – говорит, – не забывайся, прекрати надо мною свою опеку и подай деньги».
Мы спросили Ивана Северьяныча, давал ли он своему князю на реванж?
– Никогда, – отвечал он. – Я его, бывало, либо обману: скажу, что все деньги на овес роздал, либо просто со двора сбегу.
– Ведь он на вас небось за это сердился?
– Сердился-с; сейчас, бывало, объявляет: «Кончено-с; вы у меня, полупочтеннейший, более не служите».
Я отвечаю:
«Ну и что же такое, и прекрасно. Пожалуйте мой паспорт».
«Хорошо-с, – говорит, – извольте собираться: завтра получите ваш паспорт».
Но только назавтра у нас уже никогда об этом никакого разговору больше не было. Не более как через какой-нибудь час он, бывало, приходит ко мне совсем в другом расположении и говорит:
«Благодарю вас, мой премного-малозначащий, что вы имели характер и мне на реванж денег не дали».
И так он это всегда после чувствовал, что если и со мною что-нибудь на моих выходах случалось, так он тоже, как брат, ко мне снисходил.
– А с вами что же случалось?
– Я же вам объяснял, что выходы у меня бывали.
– А что это значит выходы?
– Гулять со двора выходил-с. Обучась пить вино, я его всякий день пить избегал и в умеренности никогда не употреблял, но если, бывало, что меня растревожит, ужасное тогда к питью усердие получаю и сейчас сделаю выход на несколько дней и пропадаю. А брало это меня и не заметишь отчего; например, когда, бывало, отпущаем коней, кажется, и не братья они тебе, а соскучаешь по них и запьешь. Особенно если отдалишь от себя такого коня, который очень красив, то так он, подлец, у тебя в глазах и мечется, да того, что как от наваждения какого от него скрываешься, и сделаешь выход.
