— Я предпочел бы Париж, ваше сиятельство.
— Хм… Париж — город не для всех, — холодно и с явным подтекстом отвечал Талейран, не снимая широкой ладони с колена. — Просто так его не возьмешь… — Эти слова он произносил словно бы для себя, в ответ на какие-то свои мысли. — Боюсь, ничем не могу быть вам полезен… — Он посмотрел на Ричарда без всякого выражения, сквозь него, будто перед ним стояла раскрашенная картонка, изображающая человеческую фигуру.
Скрипнув зубами, Ричард сдержанно поклонился. Что он еще мог сделать в ответ на отказ? Ничего другого он и не ожидал с той самой секунды, как только увидел перед собой лицо этого властелина над слабыми, простодушными и ущербными. Абсурдно было надеяться, что этот человек, предававший всех, кому когда-либо он служил, вдруг совершит добрый поступок, из которого не сможет извлечь для себя сиюминутной выгоды.
Подавив желание сказать Талейрану что-нибудь едкое, Ричард молча пошел к двери. Отец часто рассказывал ему о том, как, будучи послом в Париже, он помогал Талейрану в самые критические моменты его карьеры деньгами. Пожалуй, француз подтвердил сейчас, что на самом деле у большинства людей память короткая.
В приемной, когда Ричард вернулся туда ни с чем, аудиенции ожидала целая толпа посетителей. С утомленными лицами, они держались подчеркнуто безразлично, как держался и Ричард, дожидаясь своей очереди. Один из сидевших, когда Ричард проходил мимо, поднялся и пошел вместе с ним — вероятно, поняв, что сегодня до него очередь не дойдет.
— Удачно? — спросил он, когда они начали спускаться по широкой мраморной лестнице с позолоченными перилами.
Мужчина был средних лет, с лицом обветренным и суровым — должно быть, решил Ричард, старый вояка, побывавший в трудных походах.
— Куда там… — с горечью отвечал он. Что ему было скрывать?
— Ничего удивительного, — вздохнул его нечаянный спутник. — Талейран скорее удавится, чем поможет. Я был как-то свидетелем, как император Наполеон при всем дворе обозвал его куском дерьма в шелковой обертке… Прав был император, прав… Князь с тех пор ничуть не изменился.
Ричард рассмеялся. Однако оценка Наполеона хоть и была справедливой и хлесткой, утешением была слишком слабым. Безумием было надеяться, что Талейран проявит широту души и в связи с тем, что когда-то Мелтон-старший помог ему, предложит его сыну-изгнаннику какую-нибудь должность в Париже. Пусть незначительную, но должность — и неважно, с какими деньгами. Без должности и легализации своего положения Ричард не смел просить Ванду принять его руку и сердце. Разве может он сделать ей предложение, не имея никаких перспектив, не зная даже, куда он поедет из Вены, когда конгресс закончит работу — когда-то ведь это все же произойдет? — и покровительствующий ему Александр отбудет в Россию, засыпанную по маковки церквей снегами…
После той ночи во дворце Разумовского Ричард перебрался из Хофбурга в дом баронессы, где жила Ванда, и теперь каждый вечер они втроем предавались негромкой уютной беседе, строили планы, судили-рядили, как мысленно называл это Ричард, вспоминая еще одно бабушкино выражение, но всегда приходили к общему мнению: люди не могут жить без крыши над головой.
Тогда-то Ричарду и пришла в голову шальная мысль явиться в приемную к Талейрану и бухнуть ему с порога: возьмите меня в Париж! Приблизительно так он и сделал, поделившись перед тем с баронессой и Вандой этим намерением. И вот он исполнил его — и теперь оказался на том же месте, что и в самую первую ночь, когда он привез к баронессе спасенную из огня Ванду и рассказал им всю правду о том, кто он такой.
— Но мы любим друг друга! — выдвигала Ванда единственный аргумент во всех их разговорах.
— Одной любовью сыт не будешь, — возражала ей баронесса. — Любовь не разожжешь в камине, чтобы согреться, и на нее не купишь мужу новый костюм, когда старый истреплется.
— Так что же нам делать? — подпирала кулачками щеки Ванда, и на ее глаза наворачивались слезы.
Отчаяние, дрожащие мягкие губы, затаившийся в голубых глазах страх — все это заставляло Ричарда держаться увереннее, чем он на самом деле себя ощущал.
