Наконец они добрались до поместья графа Сечени, расположенного возле озера Носдель, славного тем, что вода из него иногда уходит на годы и целые десятилетия, а затем удивительным образом вновь появляется и заполняет его. В последнее столетие вода исчезала на такое длительное время, что крестьяне распахали дно озера под поля и даже построили здесь дома. А потом вода вернулась.
Сейчас поверхность озера была скована сверкающим льдом, по которому неслись сани. Звенели серебряные колокольчики на конской сбруе, посвистывал в воздухе кнут кучера, и Меттерниху подумалось вдруг о том, как хорошо было бы им с Юлией исчезнуть, испариться без следа, словно вода в Носделе, не оставив после себя ничего, кроме воспоминаний об их любви.
Вдали показался охотничий домик — одноэтажный, крепкий, стоящий посередине большого двора. У крыльца их встретил граф, он провел гостей в большую уютную гостиную, где в открытом камине потрескивали поленья, а по углам виднелись изразцовые голландские печи, от которых растекались волны тепла. Занавески еще не были опущены. Меттерних подошел к окну и остановился, любуясь видом гор и долин — заснеженных, молчаливых, завораживающих дикой своей красотой…
Начинало смеркаться. Белые поля вокруг были усеяны выводками куропаток — на фоне снега птицы казались крупнее, чем были на самом деле.
— Покой, покой! Как здесь тихо, — пробормотал князь, а затем неожиданно вспомнил Вену — что-то там происходит в его отсутствие, вдруг возникла какая-нибудь критическая ситуация и некому справиться с ней?
Но эту мысль прогнала прочь Юлия — она подошла к нему, притронулась к его руке, улыбнулась. Граф отобедал вместе с ними, но потом, сообщив, что у него есть дела в другой части поместья, оставил их одних.
— Надеюсь, вы не будете чувствовать себя одиноко, — сказал он, лукаво улыбнувшись.
Когда он уехал, Меттерних и Юлия какое-то время посидели возле камина.
— Пора ложиться спать, — сказала наконец Юлия. — День у нас был долгим, и ты наверняка устал больше, чем тебе кажется. Завтра у меня будет что показать тебе. Я люблю это место и всегда чувствую себя здесь счастливой.
— А мне казалось, что до нашей встречи с тобой я забыл, что такое быть счастливым, — отозвался князь, не сводя глаз с огня.
— Ты слишком много работаешь, дорогой.
— Я люблю то, что я делаю, — отвечал Меттерних, и то было правдой. — Однако не стану притворяться, для меня быть с тобой сейчас — это быть в раю.
Он раскрыл руки, и Юлия пришла в его объятия, прижалась к груди, но, когда он хотел поцеловать ее в губы, она отвернула голову.
— Ложись спать, мой дорогой, — умоляюще сказала она. — Оставим все до завтра.
Князь подчинился, поскольку в самом деле чувствовал себя изможденным, но, оставшись в спальне один, вновь невольно вернулся мыслями к тому, что происходит сейчас на конгрессе. Незаметно для себя он принялся живо представлять себе змеиную улыбку и лукавый взгляд Талейрана, холодную отстраненность Каслри — тепла в нем было не больше, чем в глыбе льда. Мысленно Меттерних слышал истеричный голос русского императора, в тысячный раз спорившего с ним по польскому вопросу. Князь все больше раздражался, вспоминая о глупости прусского короля Фридриха и фиглярстве испанского посла, пытавшегося утвердить величие своей страны с помощью демонстративного отказа согласиться с кем— или чем-либо.
Неожиданно Меттерних вспомнил, где он сейчас. В горах, с Юлией Жичи, в заснеженном мире, затерянном вдали от всего и от всех…
Он встал с кровати, накинул тяжелый парчовый халат, вышел из комнаты и поспешил по коридору к спальне Юлии. Постучал, едва ли рассчитывая на то, что ему ответят, — он думал, что Юлия уже спит. Но он услышал из-за двери ласковый голос, приглашавший его войти, открыл дверь и увидел, что Юлия сидит в постели, обложившись кружевными подушками, освещенная светом трех свечей, зажженных в стоящем на ночном столике подсвечнике.
— Я думал, ты уже спишь…
В ответ она улыбнулась и покачала головой.
— Я устала и в то же время возбуждена нашей поездкой и решила почитать на сон грядущий.
Князь Меттерних присел на краешек ее постели.
