– В сентябре я тебе изменил два раза.
Ася окаменела, а потом резко отвернулась.
– Я в нее в девятом классе был жутко влюблен. Так, знаешь, молча... издали. Я рассказывал тебе. Потом они уехали – я даже не знал, куда. И вдруг, представляешь, идет навстречу. Завернула в Ленинград на три дня, из отпуска. Разговорились... И вдруг оказывается, она тогда... я ей... как она мне. Понимаешь?
– Ай да ты, – мертво сказала Ася. Она по-прежнему сидела отвернувшись. – Я же ничего не заметила, – она вспомнила, с каким восторгом встречала его каждый вечер в сентябре. И в октябре. И в августе, и в июле. Кровь бросилась ей в лицо, она затрясла головой. – Ай да ты! Я думала, меня уж не провести.
Она никак не могла прийти в себя. Ей почему-то было нестерпимо стыдно – хоть живой в гроб ложись.
– Ты не могла заметить ничего, – тихо проговорил Симагин. – Я ни на миг не переставал тебя любить.
– Ой, да хватит!
– Да, – настойчиво сказал он. – Да. Но это было так... – он беспомощно замолчал, подбирая слово. Наверное, следовало бы сказать, что там все было случайно и неважно, но он проговорил: – Так светло.
– Мне можно еще спросить? – после паузы выговорила Ася.
– Да.
– Вы переписываетесь?
– Нет.
– Скучаешь?
– Как по юности. По бесшабашности, распахнутости во все стороны... понимаешь?
– Еще бы. А если она снова приедет?
Он не ответил.
– Она любит тебя, – выговорила Ася, и тут впервые в ее голосе прорезалась тоска. – Она любила тебя все эти годы.
– Нет! – ответил он то ли с негодованием, то ли с испугом.
– Откуда ты уверен? Она тебе сказала?
– Да...
Ася, вздохнув, повернулась наконец к нему.
– И ты поверил? – Спросила она совсем уже не гневно, лишь печально.
– Зачем ей врать?
Чтобы совесть твою не перенапрячь, свинья, подумала Ася. Чтобы побыть с тобой хоть три дня. Хоть два раза. Ты не знаешь, что это для женщины. Неужели до сих пор ты не понял, что для приключеньиц не годишься? Что любая дура это видит за сто метров? Уж если тебя любят, то как я.
– Она замужем?
– Нет. И детей нет, она сказала...
Бедная, подумала Ася. Как она теперь, с кем? Уж сколько времени прошло. Девять месяцев. Ее опять обожгло. А если ребенок? Свинья, свинья, даже не пишет ей! Из-за меня не пишет? Ой, что же делать-то? Тут напрыгнул Антошка и затормошил Симагина строить укрепленный вигвам. Ожидался набег расистов.
– Может, еще по булке, мальчишки? – спросила Ася. Антон нетерпеливо некнул, торопя Симагина. Симагин медленно поднялся, все заглядывая Асе в лицо. Потом уступил, побрел строить. Светло. Как он хорошо сказал – было светло. До этого Симагина я даже не знала, что такое светло. Все было. Светло не было.
– Андрей, – чуть слышно, почти стесняясь, позвала она. – Тебе со мной светло?
Но Антошка излагал историю открытия золотых россыпей, из-за которых его племя теперь сгоняли с земель предков, и Симагин ее не услышал.
От кустов он оглянулся. Ася смотрела в небо. Она поняла, подумал он, она все поняла, как всегда. Только зачем она придумала, что Лера без меня будет мучиться? Опять ему отчетливо вспомнился, почти ощутился, мглистый осенний день, налетающая волнами дробь дождя за гостиничным плоским окном и чистый, немного печальный разговор о несбывшемся. Об уже неуместном, но все равно человеческом и поэтому нескончаемо живом. По сердцу будто полоснули бритвой, Симагин задохнулся и едва не заплакал от нежности ко всем. Он бы, наверное, заплакал, но надо было быстро и справедливо распределить томагавки.
Вечер случился очень скоро.
"...Таким образом, в указанных условиях постоянная "ро" уже не является постоянной в собственном смысле этого слова, а приобретает ряд свойств функции напряженности информационного поля". Лихо, подумал Симагин. И как стройно! С книгой в руке он сидел на скамейке перед домом. Под раскидистой, благоуханной сиренью возились ребятишки. "Я птица, и крылья у меня диаметром двадцать метров!" – объяснял Антошка двум другим мальчикам и девочке. Те завороженно слушали.
– Антон! – позвал Симагин, оторвавшись от статьи. – Можно тебя отвлечь на минутку?
Антошка оглянулся, постоял секунду, размышляя, и опрометью бросился к нему.
