Кира, качнув головой, завистливо поцокала языком.
– Это я бы написала… это я бы так написала… А что вы получили?
– Вот это точно помню: четыре – четыре.
– Врете!
– Нет, правда. Я тогда на эти темы двух слов связать не мог. На маленького человека мне было плевать, потому что люди меньшего масштаба, чем Эйнштейн или Софья Ковалевская, или, скажем, Кибальчич, меня абсолютно не интересовали. А четверка за русский потому, что я всегда сначала писал весь текст, всё, так сказать, содержание, а потом щедрой горстью, в произвольном порядке, рассыпал по нему запятые. Странно еще, что не трояк…
Кира засмеялась и уже с явным, нескрываемым, даже подчеркнутым кокетством стрельнула на него глазками.
– Что ж, придется стать Софьей Ковалевской…
– У вас есть все шансы, – честно сказал Симагин.
– Стать светилом математики или заинтересовать вас? – спросила Кира.
Симагин только засмеялся – и ничего не ответил. Кира, напряженно выждав какое-то мгновение и сразу сама же смутившись, поспешила прервать паузу:
– Ну, прошу к столу!
Кухня тоже выглядела как один из малых залов Монплезира; но в зале обосновалась сверхсовременная секретная лаборатория. Возможностями, экономичностью и дизайном кухонное оборудование, казалось, могло бы дать фору симагинскому институту в лучшие его годы. Симагин даже не старался выяснить, какая электроника предназначена, чтобы чистить картошку, а какая – чтобы сок давить; микроволновку только и признал. Сколько-то там камерный холодильник выглядел как суперкомпьютер, но строже. Ася бы здесь растерялась, подумал Симагин, а мама вообще бы струсила и убежала к себе, туда, где печка без угару – и слава Богу, а у плитки спираль еще не вывалилась – вот и ладно. Здесь готовить было – как сверхзвуковой истребитель вести. Сплошные кнопки да шкалы.
Ас Кира подняла свой "МиГ" проворно и твердо. Только руки замелькали – и только индикаторы один за другим начали загораться и помаргивать на загадочных приборах. Ужин она, наверное, действительно завела из десятка блюд, не меньше; чтобы довести их до кондиции, ей понадобилось целых минуты две. На протяжении подлетного времени она, тихонько напевая нечто чрезвычайно бодрое и от избытка накопившейся за часы ученого сидения энергии то пританцовывая в такт мелодии одной ногой – "ногу эдак, ногу так, получился краковяк", тут же всплыло в памяти Симагина совсем из раннего детства, наверное, еще бабушкино, – то легонько постукивая носком туфли об низ одной из антикварных мебелей, стояла к Симагину спиной, и тот мог не стесняясь, без помех, с отчетливым удовольствием и смутным сожалением рассматривать ее от пышной светлой гривы до каблучков.
– Ножки у вас, Киронька, просто прелесть, – расчувствовавшись, честно сказал Симагин.
Девочка коротко обернулась и глянула на него через плечо с веселым изумлением.
– Ну какой вы наблюдательный, Андрей Андреевич, прям спасу нет! – ответила она. – Полгода не прошло, а вы уже заметили!
– Хм, – сказал Симагин. Она снова отвернулась, но уняться еще не могла:
– У меня появляются довольно веские основания для самых радужных надежд. Через каких-нибудь пять-семь лет вы вполне можете заметить, что я и вся в комплекте зверушка очень даже ничего. Вы соевый соус любите?
– Не знаю, – ответил Симагин.
– Значит, надо попробовать, – уверенно сказала она и шагнула к холодильнику. Отворила массивную, тягуче-медлительную дверь, стремительно присела на корточки, так что юбчонка, и без того-то длиной с купальник, как бы беззвучно и невесомо взорвалась, на мгновение взлетев вверх и вспышкой показав Симагину почти нематериальные Кирины трусики и то, на что они были надеты. Симагин не успел отвернуться и только подумал: "0х!", ощущая так, как давным-давно не ощущал, что ничто человеческое ему не чуждо. Дразнит она меня, негодяйка, дразнит, усмехнулся он в душе – но был совершенно искренне благодарен девочке за доверие и щедрость. Кира тем временем уже вскочила с какими-то яркими и причудливыми пластиковыми флакончиками в руке, уже закрыла холодильник и принялась метать на стол посуду. Щеки у нее раскраснелись, грива ходила ходуном, глаза сверкали.
