Но я была легкой жертвой.
И не было ничего, что я могла бы сделать, чтобы остановить то, что может меня унизить.
Щелчок открывающихся замков пронзил меня облегчением. У Уайетта были ключи от дома. Мой папа дал ему набор давным–давно. На самом деле, ключи у него были столько, сколько я помню. Он был тем человеком, которому они звонили, если им был нужен кто–то, чтобы следить за порядком в то время, как их не было в городе. Чтобы забирать почту и поливать растения. И именно этому человеку, они звонили, когда моя рассеянная мать как–то (да постоянно) захлопнула дверь, когда выходила из дома без ключей.
Я подозревала, что это было тем, что я унаследовала от нее. Я захлопывала дверь своей квартиры в Нью–Йорке слишком много раз, чтобы считать.
Уайетт с треском открыл дверь и заглянул внутрь, и его глаза сразу же остановились на том месте, где я выглядывала из–за кушетки. Тепло вернулось в мое тело посредством вспышки, которая была жарче, чем огонь, горящий рядом со мной. Боже, он выглядел хорошо. Гораздо лучше, чем я помнила. Прошло много проклятого времени с тех пор, как я положила на него глаз, и я хотела впитать в себя все в нем, что могла.
Его подбородок был покрыт щетиной, что заставляло его выглядеть мужественнее и гораздо более прочным, чем в последний раз, когда я его видела. Это заставляло его источать чистый секс. Коричневая форма, которую он имел обыкновение носить, была заменена новой темно–синего цвета, она подходила под цвет его глаз. Глаз, которые пронзили меня прямо в душу. Я почувствовала прилив крови к щекам и положила руку на свою шею, чувствуя быстрое биение своего сердца.
Я должна была быть в ужасе от взлома, быть абсолютно испуганной. Но не была. Не с этим мужчиной в комнате. Он излучал чистую уверенность и силу, и что–то еще. Что–то, что, несомненно, влекло меня к нему, как мотылька на пламя. А решительный взгляд на его лице сказал мне, что он сделает все, чтобы меня защитить.
Он жестом показал, чтобы я оставалась за кушеткой, прежде чем быстро направиться вверх по лестнице. Мне хотелось крикнуть, чтобы он остановился, чтобы не оставлял меня здесь одну. Все напряжение в моем теле вернулось назад, когда я прислушивалась к каждому скрипу на лестнице, когда он медленно брел наверх к преступнику. После нескольких долгих и мучительных моментов, я услышала, как его ботинки еще раз ударил по лестнице.
А потом он вернулся, небольшая веселая улыбка вызвала ямочку на его щеке.
– Сейчас ты можешь выйти, Бекка. – сказал он, протягивая руку. Она была теплой, грубой и сильной. Бабочки в моем животе метались по кругу, все мое тело разгорячилось всего от одного этого невинного прикосновения. Из–за воспоминания о том, как три года назад я протянула руку, чтобы схватить его за член, мое лицо вспыхнуло еще больше. Я задавалась вопросом, думал ли он все еще о той ночи. И мне было интересно, думал ли он об этом сейчас.
– Они ушли? – спросила я, радуясь, что сегодня вечером здесь не происходило никакого противостояния.
– О, да. – его улыбка стала еще шире, его рука все еще крепко держала мою. Он возвышался надо мной, хотя я и сама не была низкой девушкой. Он был выше шести футов [прим. пер. – примерно 183 см.], а его широкие плечи были почти вдвое шире моих. Он был сложен, как танк, очень накаченный танк. Очень, очень сексуальный. – Они теперь снова на улице, где и должны быть.
Нахмурившись, я склонила набок голову.
– О чем ты говоришь?
– Ветер спровоцировал пургу. Дерево, находящееся рядом с окном твоей спальни, слишком сильно ударило в стекло.
Дерево. Конечно же. Я испустила нервный смешок и покачала головой. Я должна была знать. Это был не первый раз, когда ветви врезались в мое окно, и, безусловно, не будет последним разом. Они были так близко, что летом листья терлись о стекло, и так близко, что я использовала дерево, чтобы сбегать наружу, когда была в старшей школе. И даже несмотря на то, что мои родители об этом знали, они всегда сохраняли эту ветку там, как какую–то вызывающую ностальгию реликвию, они не могли вынести ее отсутствие, даже если это означало, что я ходила на вечеринки, когда не должна была.
