Но именно здесь Калеб обнаружил, что сюда все-таки заходят и другие люди. А именно пастухи, которые отлавливали на холмах одичавший скот (за время войны развелось много таких небольших бесхозных стад), а затем отводили его на ярмарку. Что-то испугало животных и обратило их в бегство. И пастухи, ополоумевшие от мысли, что могут лишиться награды за столь тяжкую проделанную работу, гнались за ними и все больше приближались к Топи.
И так вот, гоняясь за мирной скотиной, они натолкнулись на нечто другое. Нет, я и пытаться не буду описывать вам то, ЧТО они вспугнули и заставили покинуть свое логово. Вы все знаете, что в таких местах водятся тайны, которых лучше не трогать. Скажу только, что Оно имело облик женщины достаточно привлекательной, чтобы разжечь похоть пастухов, уже давно лишенных возможности задрать кому-нибудь юбку. Теперь они решили взять реванш. Они сумели заловить это создание и принялись развлекаться на свой манер.
Калеб, собираясь покидать Клавенпорт, не забыл об оружии. Невзирая на свои увечья, он был мастером по стрельбе из лука. И сейчас он снова доказал свое мастерство. Он дважды выстрелил, и мужики завыли как звери — или даже похуже, если иметь в виду, чем они занимались, ибо звери не поступают так со своими самками.
Калеб стал выкрикивать приказания, как если бы он возглавил отряд вооруженных людей. Те из пастухов, кто смог бежать, бросились врассыпную. Тогда он подошел к тому, что осталось лежать на земле.
Никто не знает, что случилось после этого. А Калеб об этом никому не рассказывал. Но через некоторое время он продолжил свой путь, хотя лицо его было бледно, а натруженные руки тряслись.
Он не пошел сквозь Топи, а двигался по их границе, почти как человек, имеющий определенную цель. Две ночи он провел в этих местах. Что он там делал, с кем говорил, и кто к нему приходил — кто знает? Но на третий день, утром, он повернулся спиной к Сорновой Топи и направился к Большой дороге. Странно, но когда он шел, то его хромота становилась все менее и менее заметной, а его изувеченное тело все более и более распрямлялось. К ночи четвертого дня он шагал как любой, слегка уставший, нормальный человек, у которого, возможно, болят ноги. И затем он пришел к полусожженной харчевне «Под Вилками».
Некогда это был процветающий дом. Много серебра рассыпалось на его столах и скатывалось позднее в карманы владельца и его семьи. Харчевня стояла у встречи двух дорог, южной и северной, которые тут сливались и вели дальше на Клавенпорт. Но ее слава закатилась еще перед битвой в Соколиной Расселине. И в течение пяти зим, а может быть, и больше, ее обугленные балки напоминали угрюмый монумент, воздвигнутый в честь варварства войны, и не было здесь ни отдыха, ни тени для усталого путника.
Теперь Калеб стоял и смотрел на печальное пепелище и…
Хотите верьте, хотите — нет, добрые люди. Внезапно сгинули обгоревшие руины. И перед ним оказалась харчевня. Калеб, нисколько не удивленный, пересек дорогу и вошел внутрь. Вошел как хозяин, которого окликнули изнутри, по хозяйскому делу.
К тому времени все больше и больше путников проезжало Западной дорогой, ибо подходил сезон торговли с Клавенпортом. Так что прошло совсем немного времени, когда история с восстановленной харчевней достигла города. Находились такие, что не могли поверить в это. Они-то и не пожалели времени оседлать лошадей, приехать и убедиться во всем собственными глазами.
Они обнаружили таверну такой же, как и прежде. Хотя те, кто знал ее до войны, утверждали, что разница все же была. Однако, когда их просили ее указать, ответы оказались невнятными. Но все рассказывали, что теперь хозяин в таверне Калеб и что удача сильно изменила его и он определенно процветает.
Хигболд тоже услышал эти разговоры. Он не нахмурился, только побарабанил указательным пальцем по тонкой нижней губе. Это была его привычка, когда он погружался в глубокое раздумье касательно того или иного дела. Затем он вызвал к себе некое дерзкое и важничающее существо в юбке, которое давно уже пыталось привлечь его внимание при каждом удобном случае. Ни для кого не было секретом, что хотя в первые дни своей женитьбы Хигболд действительно делил ложе со своей супругой, дабы утвердиться в прочности связующих их уз, то теперь его невозможно было застать в ее покоях, и он предавался удовольствиям на стороне. Хотя никогда не делал этого с теми, кто обитал под крышей его дома.