– Вы пришли извиниться? – поинтересовалась наконец Клаудия.
– Да. Примите мои глубочайшие извинения, миледи.
Руки, до этого занятые работой, замерли, и Клаудия устремила на него задумчивый взгляд.
– Я не ожидала, что вы это сделаете.
– Чтобы я рисковал потерять расположение миледи? – Гай улыбнулся и покачал головой. – О нет, ни за что на свете.
Она опустила глаза.
– Возможно, я поспешила, требуя этого. Я не сознавала, что говорю. Наверное, мой поступок и вправду был глупостью.
– Тогда я беру назад свои извинения и с удовольствием приму твои.
Клаудия надула губки.
– Вы смеетесь надо мной, милорд. Значит, ваши извинения были просто попыткой ублажить меня?
– Да. А она сработала?
Надменное выражение ее лица сменилось улыбкой, от которой по всему телу Гая разлился жар.
– Я не собираюсь поощрять столь непочтительное поведение.
Гай подумал, что поощрять его еще больше было бы просто бесполезной тратой времени. Опустившись на подушки, он вытянул ноги так, что Клаудия оказалась сидящей между ними.
– Эта туника предназначается для меня?
Руки Гая принялись разглаживать ткань, особенно заботясь, чтобы там, где она касалась колен Клаудии, не осталось ни единой складки.
Она попыталась помешать ему, в то же время стараясь не уколоть иголкой.
– Да, она для вас. Я сняла мерку с вашей старой одежды, Так что почти уверена, что она придется вам впору.
– Что это, собака? – Его рука остановилась на изображении животного, вышитого Клаудией на рукаве. Эмблема лежала как раз на ее колене, и Гай провел пальцем по вышивке, Клаудия вздрогнула и подвинула ногу. Гай с улыбкой отметил, что Клаудия, оказывается, боится щекотки.
– Вообще-то я вышивала волка, – сказала Клаудия нерешительно. Она склонила голову набок – явное приглашение, которым Гай не преминул воспользоваться. Его губы скользнули по длинной, нежной шее девушки.
– Нет, это собака. – Он снова провел пальцем по эмблеме, и Клаудия заерзала, пытаясь избежать щекотки. – Видишь? Для волка тело слишком вытянутое и тонкое. К тому же волк Монтегю должен быть на синем фоне, а не на зеленом.
– Вам не нравится?
Пальцы Гая двинулись к полоскам, нашитым на ткани там, где она касалась бедра Клаудии.
– Совсем наоборот. Думаю, это будет моя любимая туника.
Хихикнув, Клаудия попыталась остановить его руку.
– Перестаньте.
– Почему? – Гай и не думал прекращать – он двинулся к колену, положив на него ладонь и слегка сжав. Смех Клаудии заставил его еще раз улыбнуться. – Ты боишься щекотки?
– Нет. О, пожалуйста, прекратите. – Она все отталкивала его руку, трясясь от тихого смеха. – Да, признаюсь. Боюсь. Остановитесь!
Гай наконец опустил руку.
– Хм. Интересно, а где еще ты ее боишься?
Локти Клаудии инстинктивно прижались к бокам.
– Нигде.
– В самом деле? – Столь откровенная ложь позабавила Гая. Он отодвинул тунику вместе с воткнутой иголкой в сторону, чтобы проникнуть под плотно прижатые локти к боку Клаудии. – Неужели тебе не щекотно здесь?
– Нет. О! Ха-ха-ха! – Смех перешел уже в хохот, она безуспешно попыталась хоть как-то сдержаться и стукнула обеими руками по его коленям. – Прекратите!
Гай был беспощаден – он уже и сам хохотал, настолько заразителен был ее смех. Клаудия вертелась и извивалась под его руками, пока наконец не оказалась распростертой у него на коленях. Она уже почти обессилела от смеха, когда Гай наконец остановился – одна рука обнимала ее за талию, другая обхватывала бедро.
Клаудия откинулась на подушки, ее упругое тело, казалось, обмякло. На глазах у девушки от смеха выступили слезы. Накрыв ладонями руки Гая, она пыталась перевести дух.
– Вы просто безжалостны.
– Мне нравится, когда ты смеешься. – Вытянувшись на подушках рядом с ней, Гай приподнялся на локте и заправил ей выбившийся локон за ухо. – Попозже, когда мы уляжемся спать, ты сможешь мне отомстить. Я тоже боюсь щекотки, но вот где – не скажу. Ты должна отыскать это место сама.
Клаудия перевернулась на бок и потянулась пальцами к его подмышке.
– Может быть, я найду его прямо сейчас.
Гай покачал головой на попытки Клаудии пощекотать его.
– Вряд ли ты угадаешь, пока на мне одежда. Однако если ты хочешь раздеть меня прямо сейчас, то мне ничего не остается, кроме как надеяться, что ты будешь милосердна.
