Петер с Катариной молча последовали за ним. Они приближались к замку, представляющему собой длинное каменное сооружение начала XVIII века. Когда-то, видимо, стены были отделаны светло-желтым материалом, благодаря чему с ними очень хорошо гармонировали оконные переплеты, выложенные известняком. Но теперь все сравнялось и стало просто грязновато-серым. Штукатурка во многих местах отвалилась, выбитые стекла в окнах были закрыты кусками обыкновенного картона. Здание в целом оставляло грустное ощущение неухоженности: повсюду лежал мусор, все выступы обросли клочьями пыли, сад потонул в зарослях сорняков. Некоторые деревья, видимо, пораженные молнией, тоже производили впечатление руин посреди зеленеющих полян, которые, судя по всему, ни разу не испытали на себе работы хорошего косильщика. Изнутри здание выглядело не лучше. Плесень ползла вверх по стенам и распространяла затхлый запах. В комнатах группками сидели молодые матери и недоверчиво глядели на пришельцев. Их младенцы лежали в решетчатых кроватках, стоявших в дальнем углу большой комнаты; некоторые из новорожденных громко плакали. Лишь несколько женщин изобразили на своих лицах некое подобие улыбки. Катарина вспомнила все свои познания в эстонском и поприветствовала их:
— Здравствуйте! Мы знаем людей, которые когда-то здесь жили, поэтому хотели бы осмотреть замок.
— Вы знаете Бородиных? — удивленно спросила одна из женщин. Но ведь они все умерли. Если кто-то все-таки жив, надо, чтобы он приехал и восстановил замок.
— Может, у них на это нет денег, — осторожно возразила Катарина.
— Нет, Бородины богатые, очень богатые. Пусть они помогут бедным женщинам и их голодным детям.
— А что вам здесь не нравится? — спросила Катарина.
— Не то чтобы не нравится. Здесь нам все равно лучше, чем матерям в городе. Мы живем в замке, у нас лес рядом и корова в хлеву. Но когда Бородины жили здесь, говорят, все было намного лучше.
— Мы бы очень хотели посмотреть кладбище, — попросила Катарина. — Можете нам показать, как туда пройти?
Им с готовностью показали дорогу. Кладбище располагалось за замком на отдельном маленьком участке парка. Когда Петер с Катариной вышли на улицу, то первым делом вздохнули полной грудью.
— Уму непостижимо, как могут люди жить в таком могильном воздухе, — качая головой, недоумевал Петер.
— У них, вероятно, нет другого выбора, — сказала Катарина. — Они даже считают за счастье жить в замке.
— Там же воздух совершенно невыносимый, — никак не мог успокоиться Петер. — Хотя бы на улицу-то они могут выйти. Даже в этом бурьяне и то дышится намного легче, чем внутри: в замке ведь стены все влажные. Это же вредно для грудных детей. И это сейчас лето на дворе. Представляю, что там творится зимой, когда через эти дырявые окна дует ветер с востока.
— Действительно удручающая картина, — сказала Катарина. — Такого я себе не представляла. Но мне кажется, я уже вижу во-он там кладбище.
Она показала на невысокую каменную стену, которая отгораживала квадратный участок. Кладбище выглядело еще беспорядочнее, чем парк. Здесь все деревья, кустарники, лопухи, вьющиеся растения так сплелись в сплошной непролазный ковер, что трудно было определить, в какую сторону лучше идти. Надгробные плиты валялись в беспорядке, столбики покосились, надписи на камнях почти везде стерлись. И все-таки Катарине после долгих поисков удалось разобрать, что написано на одном из надгробий:
Здесь покоится Великий Князь Игорь Бородин, генерал царя России, властелин Пернау.
Катарине пришлось переводить Петеру, ибо надпись была высечена кириллицей.
Игорь Бородин, ее прадед. У Катарины было такое ощущение, будто она повстречалась с давно забытым прошлым. То было прошлое ее семейства, но не ее собственное. Она чувствовала себя необычайно чужой перед этим каменным свидетелем истории. Трудно представить, что здесь, в этом замке с его запущенными анфиладами комнат и в этом почти диком парке, она могла бы бегать ребенком, вырасти и стать взрослой, если бы мировой истории не было угодно все изменить. Она вспомнила маленький домик мамы в Ойтине. Там была ее родина, только там она чувствовала себя дома. И хотя их домик выглядел тесным и скромным, он был зато таким теплым и светлым, а главное — родным. Если бы мать согласилась запереть все свои пыльные реликвии в ящик или отнести их на чердак, то, наверняка, там стало бы еще уютнее.
