Я игнорирую его, решая проникнуть в её нетронутое тело.
— Коул! Открой грёбаную дверь. Алек Крэйвен направляется сюда.
11
В один момент я так сильно прижата к кровати, что с трудом могу вздохнуть полной грудью, в следующий — я одна.
В одну секунду мои руки крепко прижаты к спине, ноги зажаты мускулистыми бедрами, жар его тела обволакивает мою плоть, в следующую — мне холодно.
В одно мгновение мои ягодицы сжаты из-за вторжения его стального члена, почти вошедшего в моё тело, в следующее — вся моя сверхчувствительная кожа ощущает лишь холодный воздух.
Мой разум в смятении из-за всех ощущений, которым я сопротивляюсь, моё сердце практически выскакивает из груди, а мои конечности дрожат, как осенние листья, готовые упасть с деревьев от небольшого порыва ветра.
Я одна.
В темноте.
Я слышу приглушенные проклятия из-за двери спальни. Люк прокричал предупреждение, что прибыл мой отец.
Я застываю от рёва, выпущенного Коулом, прежде чем он убрал свой толстый член от моего напряженного колечка мышц и с возмущением покинул комнату, выключая весь свет на своём пути и оставляя меня дрожать от холода во тьме.
Не услышав ни слова предупреждения или угрозы о возвращении, я остаюсь только в тишине и окружении черной ночи.
В течение долгих минут я лежу, жду и прислушиваюсь, ожидая вызова на показ свидетельства нашей брачной ночи. Чтобы представить доказательство моего совращения, для того, чтобы показать моему отцу-деспоту, что его воли подчинились: его желание выполнено и его даром основательно воспользовались. Но никто так и не пришел.
Я лежу, пока хаотичные мысли крутятся в моей голове, подобно мыльной пене после мытья грязной посуды, убегающей вниз по сливу. Я не могу сформулировать план, у меня нет возможности сбежать и в течение краткой, блаженной секунды, я позволяю себе сдаться. Принять всё, что ни уготовано мне, какие бы ужасы не принесло будущие, в борьбе нет никакого смысла.
Покой сопровождает это принятие. Сладкий, небесный покой.
***
Сознание возвращается медленно.
Моя реальность тихо проникает в затуманенный сном разум.
Моё свернутое калачиком тело раскинулось на свежих простынях. Мои мысли вялые, как и мои растянутые мышцы. Я резко тянусь, прежде чем удовлетворенно опускаюсь, как кошка, потягивающая своё тело в солнечном свете открытого окна.
Моргаю, открывая глаза, взгляд ловит широко распахнутые тяжелые шторы, позволяющее жгучему утреннему солнечному свету заливать до этого тёмную комнату.
Белые простыни опутывают меня, мои руки обвиты мягкостью шелка, а под головой мягкая подушка.
Даже при ярком свете тишина окружает меня, но я знаю, что он здесь, я чувствую его присутствие так же, как чувствую теплоту солнца.
— Папочка шлет тебе свой привет.
Я резко подскакиваю вертикально от пронзительного звука его голоса, глубокого, властного, но резко ломающего тишину и жалящего мои уши. Я разрываюсь между желанием закрыть их руками или спрятать обнаженное тело под простыней.
Мои все еще сонные глаза встречают его пристальный взгляд, пока он сидит и наблюдает за мной из того самого кресла, которое являлось его троном вчера ночью. Его локти опираются на бедра, тело наклонено вперед, а его глаза оценивают моё лицо.
— Мой отец здесь? — мой голос першит как ото сна, так и от криков, которые он вызвал у меня раньше, прежде чем нас потревожили вчерашней ночью. Я мягко прочищаю своё горло, в то время как отодвигаюсь дальше вверх по кровати до тех пор, пока моя спина не натыкается на изголовье.
Его губы поджимаются в отвращении.
— Нет, дражайший папочка не соизволил почтить нас своим присутствием вчера ночью, он прислал приспешника — проверить, что я выполнил свои супружеские обязанности.
Мои брови хмуриться от замешательства, и я открываю свой рот, чтобы спросить, кого именно, но он продолжает:
— Так что я отослал Гранта назад к нему с доказательством того, что меня прервали.
То, как он назвал имя Гранта, заставляет побежать мурашки по моим обнаженным рукам.
— Ккк… каким доказательством?
— Кровь. Много, много крови, но не той, что Король Алек ожидал.
Он разрывает контакт глаз и переводит взгляд в окно:
