Обращенные - страница 155

Методы обращения, между прочим, столь же разнообразны, как сами вампиры. Да, некоторые из этих методов не лишены эротического элемента — если вы можете кого-то укусить, вы можете его обратить — но чувственное влечение ни в коем случае не является предпосылкой. Например, когда Ватикан перестал уничтожать нас и начал свое собственное, массовое, церемониальное обращение, усмотреть в этой церемонии нечто эротическое могли разве что персонажи с ярко выраженной оральной фиксацией. Что касается меня, я делал это всеми возможными способами — через поцелуй, с помощью шприца или скальпеля, через более специфический поцелуй в южном стиле, по старинке, то есть методом Дракулы, и анонимно, через кровяные продукты, распространяющиеся официально и по документам… правда, результаты последнего оказались несколько неоднозначными.

К сожалению, именно благодаря моим доводам в пользу того, что для меня в обращении нет ничего жуткого, Робби дозволено проделать эту операцию публично, включив ее в церемонию.

Под конец Роз привела меня в чувство.

— Честно говоря, — сказала она, — еще одно твое слово, Ковбой, и я начну всерьез беспокоиться.

Пауза.

И я могу «беспокоиться» чертовски долго, мистер Соучастник.

И вот мы здесь — и последние секунды смертной жизни моей маленькой девочки проходят. И отец Джек прав. Она прекрасна. Она сияет. И не только потому, что мои глаза видят сияние мира. Какой бы задерганной она ни пришла в этот сияющий мир, сегодня она достигла совершенства. Ее шейка — как стебель подсолнечника, хрупкая и в то же время упругая, достаточно длинная, чтобы притягивать взгляды. Губы у нее пухлые, точно изжалены пчелами, и с новыми клыками станут только красивее. А ее глаза…

Взгляд ее глаз никогда не пропишут в качестве сердечного средства — они могут разбить любое сердце, ей стоит лишь моргнуть. Я могу только гадать, что они натворят, когда станут сплошь черными, что усилит их таинственность, их загадочность, их скандально наплевательское отношение ко всем сердечно-легочным проблемам. Возможно, ей придется носить темные очки просто из милости к окружающим.

Старое подвенечное платье моей матери отстирано и выглядит столь же мило, разве что чуть многовато глазури, безе в этом облаке, поддерживающем ее подобно поднесенному на подушке драгоценному дару небес или другого подобного места.

Робби, дурачок — везучий, везучий дурачок — стоит рядом просто для контраста. Чудовище и красавица, красавица и чудовище. Он улыбается, показывая клыки, и я пытаюсь не думать о полумесяцах, которые будут царапать это совершенное, прекрасное тело. Я поворачиваюсь, смотрю. Твит и Роз улыбаются, у каждой на губах задумчиво-жалобная, вымученная улыбка Моны Лизы — вежливая, почтительная, отстраненная.

Твит сует синюю руку к себе в карман и вытаскивает старый, мятый тюбик с местным анестетиком, полученный мной от отца Джека. Протягивает тюбик жениху. Держа Исузу за руку, Робби втирает мазь в ее запястье медленными, нежными круговыми движениями. Его глаза вспыхивают, встречая взгляд ее глаз — встречая, чтобы заранее принести извинения, успокоить, утешить, — а потом он снова начинает трудиться над ее рукой.

Отец Джек, чей рот прячется за решеткой, чьи руки скрещены на груди и связаны, наблюдает. Его взгляд устремлен мимо людей, в сторону заднего предела церкви и двойных дверей, крепко запертых. Его облачение нетленно, непроницаемо для любых жидкостей, эластично, и цвета никогда не поблекнут — благодаря химической пропитке, только ей и ничему другому.

Мне кажется, он представляет себя распятым Христом, который возводит очи к небесам, опускает очи долу, чтобы посмотреть на своих ненадежных апостолов, в то время как те осторожно поглядывают на часы.

Внезапность, с которой Робби припадает к запястью Исузу, в буквальном смысле слова выводит меня из равновесия, и моя нога сама делает шаг вперед. Потом я прижимаю ее к полу, заставляю себя застыть на месте. Я стискиваю зубы — это точное отражение гримасы Исузу. Ее горло трепещет, она с трудом сглатывает, ее грудь судорожно вздымается и опадает, ее сердце с трудом справляется с нагрузкой, колотится, борется. Но она — крепкий ребенок. Она надерет задницу любому засранцу, который осмелится сказать, что это не так. Она дышит носом, коротко, резко, жестко, с чуть заметным пыхтением и присвистом — Маленький Паровозик, Отбывающий Со Станции.