А вы? Понимаете? Можете примерить на себя: «стыдится просить и, входя в избу, перекрестившись, молча стоит у порога, проговорив обыкновенно про себя, шепотом «подайте, Христа ради». Никто не обращает внимания на вошедшего, все делают свое дело или разговаривают, смеются, как будто никто не вошел»?
Примерьте на себя лично это «никто». Как бы вы это делали? «Христорадничать» — не приходилось? А детей своих с сумой… куда-то «в никуда»… к чужим людям…? Слюной у порога захлёбываться, глядя как хозяева обедают? Стыдом умываться? Стыдом попрошайничества, упрашивания, вымаливания…
«Нищета разъедает душу человека как ржавчина железо»… «Душу человека»… А «душу народа»? Из года в год, из поколения в поколение…
— Стыдно? Терпи. Жрать же хочешь.
На который раз вам станет «не стыдно» попрошайничать? Какими вырастают дети, которые с малых лет… «бесстыдные»? Как скоро вы привыкните не замечать входящего, просящего? Только раздражение:
— Опять вот понаехали! «Дай» да «дай»!
А в это время…
«Буду новую сосиску
Каждый день изобретать,
Буду мнение без риску
О салате подавать.
Буду кушать плотно, жирно,
Обленюся, как верблюд,
И засну навеки мирно
Между двух изящных блюд…».
И Энгельгардт, и Некрасов пишут об одном и том же времени, об одной и той же стране. Которая, по мнению князя Горчакова: «сосредотачивается».
Отодвинулся позор Крымской войны, пришёл Александр Второй Освободитель, провёл реформы, отменил, наконец, рабство. Наступил бурный прогресс… всего.
Банки плодятся как кролики, железные дороги растут как грибы, черноморские порты завалены экспортной пшеницей, классик национальной культуры устраивают в Париже «холостяцкие обеда пятерых»: Флобер, Эдмон Гонкур, Доде, Золя и Тургенев. Баден-Баден забит русской аристократией, дворяне по-дешевле старательно, с угрозой собственному здоровью, пропивает и проигрывает упавшие на них выкупные платежи, Вронский гоняет на скачках…
А в это время нормальный, здоровый, самостоятельный русский мужик «молча стоит у порога, проговорив обыкновенно про себя, шепотом «подайте, Христа ради». Миллионы таких мужчин и женщин. Из года в год.
Попрошайничество — национальная черта великороссов? Вбить в унижение, не в навязанное прямым насилием извне, но в само-унижение, целый народ… На столетия.
А потом, уже в третьем тысячелетии от Рождества Христова, ностальгировать об этом. Российская империя, удел божий на земле, самодержавие, православие, народность…
«Есть нечего дома, — понимаете ли вы это?».
«Я книгу взял, восстав от сна,
И прочитал я в ней:
«Бывали хуже времена,
Но не было подлей».
Кстати. О времени и о пространстве: Энгельгардт писал как раз о моих тутошних местах. «В нашей губернии…» — это про Смоленские земли.
Фамилия такая русская — Энгельгардт. Исконно-посконная. Одного — французы расстреляли — партизанил. Ещё, кажется, одного — немцы. За тоже самое. А скольких свои, по разным поводам… не вспомню.
У меня тут на семь веков раньше и ещё хуже. Ни Эгельгардтов, ни царя, ни Орловской губернии.
Вообще, Русского Черноземья — нет. Там, под Курском — степное порубежье:
«А куряне славные —
Витязи исправные:
Родились под трубами,
Росли под шеломами,
Выросли, как воины,
С конца копья вскормлены».
«С конца копья» — потому, что копьё из рук не выпускают. Ни при пахоте, ни при кормлении ребёнка — на порубежье идёт непрерывная, ежегодная «маленькая война». «Маленькая», но — кровавая.
В «Святой Руси», в отличие от второй половины 19 века, не пойдёшь «в кусочки» далеко: убьют или похолопят. Убьют — за лошадь. За телегу, за тряпки, за торбу с «кусочками». За «просто так».
Рюриковичи окрестили и малость унифицировали «Святую Русь». Чуть сбили накал повсеместной родо-племенной ксенофобии.
Единая вера означает, что хотя бы жрецы местного истукана не потащат прохожего поливать собственной кровью очередное раскрашенное бревно.
Уничтожение славянских племён и их… этногенез в русский народ — несколько растянулись. Владимир Святой воевал с радимичами, Владимир Мономах — с вятичами. Но это — последняя племенная война. Теперь прохожего тоже могут зарезать за «чужесть». Но без оттенка «иноплемённости».
