Меня толкнули в спину вбежавшие за мной следом, я сделал пару шагов. И вновь офигел: слева, на обычном для здешних подворий турнике — «ворота с перекладиной», висели, привязанные за поднятые руки, две абсолютно голых женщины.
А справа раздался мат, лязг и вопль. Вопль резко оборвался. На землю к моим ногам упала и откаталась в сторону кудлатая голова с распахнутым ртом. И рухнуло фонтанирующее кровью тело.
Ивашко, отскочивший в сторону от брызг крови, тяжело дыша, встряхнул в руке клинок:
— Этот… топор в тебя метнуть хотел. Еле остановил. Пришлось вот…
Ивашко был расстроен. По сути — нам мертвяки ни к чему. Звёздочки по фюзеляжу — здесь не рисуют. Пришлось подбодрить.
— Уговор был — гурду три раза во вражеской крови омыть. Случай — засчитывается. Поздравляю.
Ребята начали осматривать подворье, а мы с Ноготком подошли к подвешенным. Длинные распущенные волосы закрывали им лица. Но не тела.
Бабы были битые, поротые, жжённые и… и драные. У одной выдран большой кусок волос с головы. Когда я зашёл с этой стороны… Несмотря на синяки, засохшие следы крови под носом и варварский кляп из куска полена с завязками на затылке, женщину можно было узнать.
— Ну, здравствуй опять, Катерина Ивановна.
Опухшие веки со слипшимися ресницами чуть шевельнулись, подёргались. Один глаз приоткрылся. В шёлку глянул мутный, полный боли и отупения от неё же, зрачок. И глаз закрылся. Чуть слышное мычание донеслось из-под кляпа. И — всё.
Да уж, не ждал я такой встречи…
А вторая, естественно, Агафья? Что и подтвердилось, стоило сдвинуть с лица волосы. Эта — получше. Реагирует.
— Гапка, Гапка, чего висишь как тряпка?
Во! Так она ещё и смеяться пытается?! Над моими глупыми шутками… в таком положении… Нормально — будет жить.
— Ноготок, отвязываем и снимаем осторожненько.
Снимаем, укладываем на ряднину, промываю, смазываю, перевязываю. Сгоняли к лодке, принесли «аптечку».
Марана, когда собирала этот саквояжик, назвала его: «чтобы дольше мучился».
В смысле: человек — так и так помрёт. Но после этих снадобий ещё помучается некоторое время.
Как говорила Астрид Линдгрен: «Жить надо так, чтобы примириться со смертью». Как показывает опыт, рак поджелудочной железы за месяц третьей стадии, даже при полном комплекте обезболивающих, вполне доводит до состояния, когда пожелание: «Чтоб я сдох!» становится не фигурой речи, а искренней молитвой. Но до этого ещё надо дожить.
Лодочку на берег вытянули. Чтобы прохожие-проезжие лишних вопросов не задавали. Кормщика успокоили, хуторок осмотрели. Забавный хуторок. Из живности — одни собаки. Скорее — заимка. Охотничья избушка. В терминах «Капитанской дочки» — воровской умёт.
У Катерины разбита голова — приходиться обрить наголо, чтобы смыть засохшую кровь и обработать рану. А вот кровавые потёки на бёдрах…
— Агафья, ты не в курсе, у Катерины месячные, или это после моих с ней… занятий?
— Не знаю. По луне, вроде, рано. Я ей от платка кусок оторвала да и запихнула. Выкинула после.
Вон откуда та спасительная тряпица взялась! Именно что оттуда.
Агафья рассказывает свою историю.
— Мы ж… когда от тебя выскочили… бегом… А куда? Детинец-то закрыт. Я ей говорю: пойдем, позовём стражу. Она — ни в какую. Соромно, де, стражники увидят-узнают. Батюшка рассердится… Сама плачет. Топиться рвалася — насилу удержала. Присели мы там, под забором каким-то. Тут чего-то по голове моей — бух. Очухалась в лодочке. Глянь — Катя уже связанная да заткнутая. И — гребунов двое. Они, вишь ты, мешок серебра искали. Ну, те триста гривен, об которых разговор был.
Да, Мичура знал, что у меня есть мешок серебра. При погрузке понял, что мешок пустой. И решил, что серебро я посадниковой дочке отдал. Другие-то со двора не уходили. А что Николай по баулам пересыпал — не видел.
— Ух как они злилися! Как сюда притащили — пытать стали. Сперва — куда твоё серебро спрятали. После — где посадник своё серебро прячет. Господин-то мой серебро купцам в рост даёт. Вот тати и решили, что должен быть какой клад. А я про то — не знаю. И она не знает. А они не верят. А, может, и поверили, да с досады, что у них не получилось… Били они нас. Кабы не вы — замордовали до смерти.
