— У-у-у! Барбариланд!
Ругается. Но… на мой слух — оскорбительно не звучит. Калифорния, однако: «Святая Русь» — «Санта Барбариленд»…
Парня развязали, сидит на полу, брызжет слезами и соплями, наматывает на кулаки и рвёт свои белобрысые патлы. Как бы не облысел…
«Рыбу ловят на червя, а кобеля на сучку» — древняя, ещё до-хомосапиенская, мудрость, всем известная… Но применить лично к себе…
Деваться некуда, закон есть закон, остаётся исполнять «боярскую справу» — достаю ошейник и пытаюсь одеть на этого Фрица. Парень резко дёргается, машет рукой, ненароком выбивает ошейник у меня из рук и… я впечатываю его лицом в пол. Захват кисть-плечо. И куда ты теперь денешься?
Чистый автомат: завершающее движение в нескольких айкидошных приплясах. Хотя, конечно, локоть-ладонь — правильнее.
Полностью завершить не успеваю: на спину немцу, чуть не вырывая из плеча вывернутую и удерживаемую мною иноземную конечность, рушится туша Фильки.
— А! Воровать! На господина руку поднял! Бунтовщик! Рубить! Казнить! Запороть гадину!
Откуда такая резвость? Только что на полу носом лежал, капусточку переваривал, а теперь немца молотит без остановки.
— Ты чего такой… кровожадный?
— Да я…! Да за тебя…! Живота своего не щадя! Вот те крест святой…!
Тут голос Светаны со стороны:
— Он все майно немца себе взял. Теперь боится, что ты вернуть велишь.
— Да я…! Да как ты подумать могла…! Господине! Не верь змее подколодной! Она ж курва курвущая! Она ж…
— Она, Филя, душа православная. А ты её замуж за иноверца выдал. Сиё есть преступление противу Уставу нашей святой русской православной богом спасаемой… церкви. Она холопка — с неё спросу нет. Весь спрос с тебя. На семь лет в церковный дом — готов?
— Я? Дык… как же? Ну… Нет! Господине! Помилосердствуй! Жена, дети малые! Сиротами! Как же это?! Хозяйство… На семь лет… Смилуйся! Не губи!
— Довольно. Слушай мою волю: Светану — возвращаю на усадьбу. С мужем. Сейчас поедете на Филькин двор. Светана, заберёшь своё майно. И — мужнино. Отдашь ей всё, что взял у немца. И для меня — всё, что от других постояльцев взял. Всё, Филя, до последней щепочки. Не играйся со мной. Помни: у меня милости просить — без толку. Нету её у меня. Проси службу. У тебя служба есть — вот и справляй её хорошо. Ещё раз обмишулишься…
И я ласково улыбнулся своему «восточного постоялого двора управителю». Чуть показав под подрагивающими губами кончики клыков.
«Волчий оскал» — хорошо. Но надо спешно составлять человеческую должностную инструкцию.
«Испугать» — полезно для «удержания в рамках». Но сами-то «рамки» должны быть прописаны и поняты. Как-то коллеги-попаданцы в части создания нормативной базы для своего прогрессизма… очень поверхностны. А ведь альтернатива называется: «самодурство и произвол». Впрочем, это наше, исконно-посконное, Салтыков-Щедрин так и писал: «Губернатор был прогрессист и самодур».
Светана с Филькой, злобно косясь друг на друга, удалились. Фриц, охая, постанывая и лелея попавшуюся мне в захват свою правую руку, поднялся на ноги.
Я с глубоким сомнением рассматривал этот экзотический экземпляр хомосапиенса, которого прибило к моему порогу течение здешней жизни.
Типичный рождественский поросёнок. «К Рождеству заколем». Какая от него может быть польза? Загнать на болото к Христодулу? — Через месяц сдохнет. Пожалуй, самое правильное решение.
Но откуда-то вылезла старинная американская мудрость: «У каждого белого — должен быть свой негр».
Здесь смысл не по Платоновской «Республике»: «у каждого, даже самого бедного гражданина, должно быть не менее трёх рабов».
Тут идея не экономическая, а мировоззренческая. Поэтому есть и немецкий аналог: «У каждого немца должен быть в жизни свой еврей». Поскольку Русь во все времена — страна многонациональная, то импортные мудрости можно экстраполировать: у каждого русского должен быть свой немец, еврей, янки, татарин, литовец, армянин… Просто как пример перед глазами. Типа разговора с самим собой:
— Нельзя так напиваться. Стыдно. Опять эта морда нерусская будет хихикать и рассол предлагать.
А можно получить от этого «розового поросёнка» какую-то материальную выгоду? Кроме мировоззренческого стыда?
