– Вероятно! – ответил Давид. У Фридриха было еще несколько гульденов. Итог своей жизни он уже подвел, и для него было совершенно безразлично, оставит ли он у себя эти деньги или отдаст их кому-нибудь. А этим людям он мог, хотя бы на короткое время, облегчить горькую нужду.
– Где вы живете? – спросил он разносчика.
– На Бригитенауэр, мы там снимаем каморку… Но нас уже гонят оттуда…
– Хорошо, я хочу убедиться, правду ли вы говорите – я пойду с вами на вашу квартиру.
– Пожалуйста! – сказал разносчик. – Но большого удовольствия вы не получите – мы и сидим и, спим на соломе. Я хотел пойти еще в другие кофейни, но если вам угодно, я поведу вас к себе.
Они пошли по Аугартенскому мосту к Бригитенауэр. Давид, тихо шедший рядом с отцом, спросил шепотом:
– Папаша, можно мне съесть кусок хлеба?
– Ешь, ешь! – ответил отец. – Я тоже съем кусок, здесь и для матери хватит.
И отец с сыном стали громко жевать черствые булки.
Они остановились перед высоким, недавно выстроенным домом, от которого сильно несло сыростью и характерным острым запахом свежей постройки. Разносчик дернул звонок. Прошло несколько минут; ни один звук не нарушил тишину. Он опять позвонил и сказал:
– Привратник знает уже, кто звонит и не торопится открывать. Я часто целый час жду у ворот. Это большой грубиян. Когда у меня нет нескольких крейцеров для него, я и звонить не решаюсь.
– Что же вы тогда делаете? – спросил Фридрих.
– Тогда я шатаюсь до утра, пока не откроют ворота.
Фридрих сам взялся за звонок и раза два дернул его изо всех сил. Из-за ворот послышались наконец какие-то звуки, шлепанье туфель, звяканье ключей; в щелях мелькнул свет. Ворота открылись. Привратник поднял фонарь и крикнул:
– Кто это так дергает звонок? Кто это? Жидовское отродье?
Разносчик стал оправдываться:
– Это не я, это господин звонил!
Привратник стал ругаться:
– Какое нахальство! Какое нахальство!…
– Молчать, грубиян! – прикрикнул на него Фридрих и швырнул ему серебряную монету, которая со звоном покатилась по каменным плитам.
Привратник мгновенно стал ниже травы, тише воды.
– Я не про вашу милость, сударь – я про них… про этих жидов.
– Молчите! – повторил Фридрих, и посветите мне по лестнице.
Привратник нагнулся и поднял деньги. Целая крона! Должно быть, какой-то важный барин.
– Это в пятом этаже – сказал разносчик. – Быть может вы одолжите нам огарочек – заискивающими тоном обратился он к привратнику.
– Вам я ничего не дам – ответил тот – но если господин пожелает…
И он вынул из фонаря огарок свечи, подал его Фридриху и, не переставая ворчать, исчез куда-то.
Фридрих с Литваком и Давидом поднялись на пятый этаж. Огарок оказался не лишним; их окружал глубокий мрак. В комнатке Литвака, с одним окном, то же не было огня, хотя жена его не спала и, сидя на соломенной подстилке, кормила дряблой грудью маленькое плачущее дитя. При тусклом свете огарка Фридрих увидел, что в комнате нет никакой мебели. Ни стула, ни стола, ни шкапа. На подоконнике стояло несколько пузырьков и разбитые горшки. Картина глубокой, безысходной нужды. Женщина встретила их изумленным тоскливым взглядом.
– Кто это? – испуганно спросила она.
– Хороший человек – успокоил ее муж.
Давид подошел к ней.
– Мама, вот хлеб – сказал он и отдал ей сухари. Она с усилием отломала кусок и медленно поднесла его ко рту. Она была очень слаба, худа, но истощенное лицо носило еще следы минувшей красоты.
– Вот здесь мы живем – с горьким смехом сказал Литвак. – Но я не знаю, будем ли мы еще здесь послезавтра. Нам уже отказали от квартиры…
Женщина громко вздохнула. Давид опустился на солому подле матери и прижался к ней.
– Сколько вам надо денег, чтобы вы могли остаться здесь? – спросил Фридрих.
– Три гульдена! – объяснил Литвак. – Гульден двадцать крейцеров за квартиру, а остальное я задолжал хозяйке. Где же я могу достать в один день три гульдена. Придется пойти на улицу с женой и детьми.
– Три гульдена! – тихо и безнадежно протянула женщина. Фридрих опустил руку в карман. При нём было восемь гульденов. Он отдал их разносчику.
– Милосердый Бог! Возможно ли это? – воскликнул Хаим, и по лицу его побежали слезы.
