— Сближаемся с “Цербером”, — объявил Нолан. — Десять секунд акселерации. Надеть ремни.
Когда перегрузки кончились, за иллюминатором возник “Цербер”. До него было менее четверти мили. Колфилд застыл от изумления.
Резко освещенный солнцем и светом, отраженным от облачного слоя внизу, большой грузовой корабль выглядел весьма необычно. Три громадных шара “Цербера”, соединенные коридорами, скрывались под слоем густой растительности. Корабль буквально зарос цветами, травой, кустарником, вьющимися растениями. Побеги плюща обвивали антенны и перископы, яркие пятна цветочных клумб живописно оттеняли зелень холмов, камыши окружали иллюминаторы, будто гладь небольших прудов. Даже оставленные свободными участки чистого металла были раскрашены так, что это не нарушало общей картины. С точки зрения Грегори, сады “Цербера” были слишком стилизованны, что свидетельствовало о недостатке воображения, но, как и капитан корабля, чьи вкусы они отражали, они производили впечатление своей основательностью и некоторым консерватизмом.
— Вы этого уже не застали, — сказал Грегори Колфилду. — Может, вам приходилось видеть изображения подобных садов, но взглянуть на такой сад собственными глазами всегда интересно.
Грегори обернулся к Хартману и приказал:
— Сообщи, что мы переходим к ним на борт. Пока не вернемся, не покидай мостика. Нолан, надень скафандр. Ты идешь со мной. И вы, Колфилд.
Пленник казался неуверенным в себе, когда они покинули корабль, но Грегори за него не беспокоился. Ни один космонавт не забудет, как вести себя в невесомости. Все равно как нельзя разучиться плавать или ездить на велосипеде.
Высадившись на поверхности “Цербера”, они, прежде чем войти в люк, решили посмотреть сад. Колфилд плелся сзади.
Грегори отвлекся от рассматривания искусственных растений и спросил:
— Вы знаете, почему на кораблях устраивают сады?
— Ничего удивительного, — голос Колфилда в шлемофоне звучал тихо и глухо. — Уже в мои дни клаустрофобия среди пассажиров и команд была серьезной проблемой. Особенно в дальних рейсах. На кораблях мало свободного места, и это всегда ведет к клаустрофобии и неврозам. Если вспышка невроза выйдет из-под контроля, это не менее опасно для корабля, чем взрыв реактора. В то же время вокруг корабля избыток простора, который не только способен излечить любую клаустрофобию, но и вызвать агорафобию, боязнь открытого пространства. Надо было отыскать среднее между двумя фобиями, — продолжал Колфилд. — И выход был найден в превращении внешней оболочки корабля в сад. С одной стороны, это интересное занятие для команды в долгом пути, с другой — возможность для человека, если уж ему стало не по себе в тесном внутреннем помещении, выйти наружу и убедить себя, что он сидит ночью в земном саду и любуется звездами. Разумеется, сходство условно, но оно дает облегчение подсознанию. Нетрудно обмануть человека, если он этого хочет, так что садовая терапия в большинстве случаев оказывалась эффективной.
— Вы правы, — Грегори постарался не показать удивления. Несмотря на искажения шлемофона, в голосе Колфилда звучали авторитарные нотки. “Странный механик”, — подумал Грегори.
Приглядевшись, можно было понять, что участки травы в саду представляют собой тонкий слой умело раскрашенного пластика, который не мешал подошвам цепляться за намагниченную поверхность корабля. Пластиковыми были и цветы, и кусты, рассаженные через каждые десять ярдов. На изнанке одного из пластиковых листьев Грегори увидел буквы — сквозь краску проступало название продовольственной фирмы.
Растения были надежно прикреплены к корпусу. Грегори даже подергал какой-то цветок, чтобы в этом убедиться.
— Помимо психологического эффекта, — сказал он Колфилду, — сад служит дополнительной защитой от метеоритов. В то же время при сооружении таких садов должны соблюдаться строгие правила. Недопустимо, чтобы метеорит мог вырвать клок сада, создав опасность…
— Я знаю об этих правилах, — сказал Колфилд.
— Я в этом не сомневаюсь, — сухо ответил Грегори, — учитывая, сколько вы их нарушили.
Он поглядел на крутой холмик, спрятавшийся между кустами, который скрывали радарные антенны, и добавил:
