— Ладно, будь по-твоему, — сказал доктор. Скоро он откроет ей свой Великий план. А на этот раз придется пойти ей навстречу.
Тем временем миссис Коулмен обдумывала предложение Энджи. Не успел доктор войти, как она подозрительно спросила:
— А ваш метод удаляет морщины насовсем?
— Разумеется, — отрезал доктор. — Теперь попрошу вас лечь сюда. Мисс Эквелла, достаньте стерильную повязку и завяжите миссис Коулмен глаза, — и желая избежать лишних разговоров доктор повернулся к толстухе спиной и сделал вид, что возится с лампой. Энджи завязала толстухе глаза, доктор вынул необходимые инструменты, передал Энджи два крючка и сказал:
— Когда я начну резать, введешь крючки в надрез.
Глаза Энджи испуганно округлились, она кивнула на толстуху. Доктор понизил голос: “Хорошо. Введешь крючки и растянешь ткани. Потом я тебе скажу, что делать дальше”.
Доктор Фулл поднес кожный нож поближе к глазам, отметил на шкале деление “3 см вглубь” и вспомнив, что в последний раз этим самым ножом он вычищал неоперабельную опухоль горла, вздохнул.
— Все будет хорошо, — сказал он, склонившись над миссис Коулмен, и сделал пробный надрез.
Миссис Коулмен заерзала:
— Доктор, у меня такое странное ощущение, может, вы не в ту сторону трете?
— В ту, миссис Коулмен, в ту, — устало сказал доктор. — Пожалуйста, не разговаривайте во время массажа.
Он сделал знак Энджи, державшей крючки наготове. Нож проник на три сантиметра вглубь, он чудодейственно разрезал ороговевшие ткани подкожного слоя и живые ткани кожи, загадочным образом отстранял крупные и мелкие кровеносные сосуды, мышечные ткани и, не задев ничего на своем пути, прямиком направился к тому органу, на который он и был — если так выразиться — настроен. Доктор не мог отделаться от чувства неловкости, используя замечательный инструмент по такому недостойному назначению. Он вытащил нож, Энджи тут же ввела крючки и растянула края надреза. Надрез раздвинулся, обнажив мышцу, уныло повисшую на серовато-голубых связках. Доктор взял шприц номер IX, поставил его на деление “i” и поднес к глазам. Кончик иглы на миг окутала дымка и тут же испарилась. Конечно, с таким инструментарием можно не бояться эмбола, но к чему рисковать? Он ввел один кубик “а” — так обозначался на карточке “укрепит” — в мышцу. Мышца тут же упруго прильнула к горлу…
Когда доктор разложил инструмент по местам, Энджи сняла повязку с глаз миссис Коулмен.
— Вот и все! — весело объявила она. — А теперь пройдите в приемную, полюбуйтесь в зеркало…
Миссис Коулмен не пришлось повторять приглашения дважды. Недоверчиво пощупав подбородок, она со всех ног бросилась в приемную и вскоре оттуда донесся ее ликующий вопль. Доктор, услышав его, скривился, а Энджи, натянуто улыбаясь, сказала: “Я сейчас возьму у нее деньги и выставлю вон. Вы ее сегодня больше не увидите”.
Энджи удалилась в приемную к миссис Коулмен, а доктор опять предался мечтам. Да, да, пусть устроят церемонию — он, безусловно, ее заслужил. Далеко не каждый захочет расстаться с таким верным источником дохода ради блага человечества. Правда, в его возрасте деньги значат все меньше, к тому же, когда вспомнишь о своем прошлом и о том, как могут истолковать некоторые твои поступки, одним словом, а что если судный день и впрямь… Доктор не верил в бога: но на пороге смерти поневоле задумаешься над такими вещами…
Его размышления прервал приход Энджи. “Пятьсот долларов, — бросила она небрежно. — Да вы понимаете, что с нее за каждый клочок кожи можно брать по 500 долларов?”
— Я давно собирался поговорить с тобой, — сказал доктор.
В глазах девушки промелькнул испуг.
— Энджи, ты умная девочка. Ты понимаешь, что мы не имеем права оставлять у себя чемоданчик.
— Оставьте этот разговор, — отрезала Энджи. — Я устала.
— Нет, нет, меня уже давно преследует чувство, что мы и так слишком долго держим чемоданчик у себя. Инструменты…
— Замолчите, доктор, — зашипела девчонка, — замолчите, не то как бы вам не пожалеть… — На лице ее появилось выражение, напоминавшее о той злобной замарашке из трущоб. Несмотря на весь лоск, наведенный школой хороших манер, в ней жила подзаборница, в младенчестве знавшая лишь вонючие пеленки, в детстве — игры в грязных закоулках, а в юности — тяжкий труд да подозрительные сборища в темных подворотнях.
