Хейлз, простить, значит, забыть, помнишь? Я должна не думать об этом, но как это возможно? Я лишь человек… Я не уверена, что уязвимость, которую вселил в меня этот эпизод, исчезнет в ближайшее время, или вообще когда-нибудь.
Дэниел, почувствовав мое внезапное сопротивление, резко останавливается, обеспокоенно смотрит на меня, а затем говорит твердым голосом:
— Я знаю, Хейлз, но мне действительно нужно тебе кое-что показать.
Все еще чувствуя себя не в своей тарелке, я следую за ним, хотя с каждым нашим шагом я становлюсь все больше взволнованной и, да, грустной. Дэниел останавливается у дверей спальни, посылает мне загадочный взгляд и жестом указывает мне, чтобы я зашла первой, пока он включает свет. Я осматриваюсь, и меня переполняют эмоции. Разнообразие противоречивых эмоций.
— Что скажешь, детка? — низкий голос Дэниела выводит меня из состояния полного смятения.
— Она… др… другая, — заикаюсь я, и перевожу взгляд с него обратно на комнату.
— Да, — отвечает он, и от его решительного голоса мой разум начинает работать более ровно.
Когда я начинаю осматривать комнату, те странные сообщения за последние несколько дней от него, не имевшие смысла, начинают проясняться. Все в комнате изменилось, от общего цвета комнаты до ковра и кровати. Все изменилось, в те ткани и цвета, что я, не думая, выбирала. К счастью, вышло неплохо.
— Теперь она только наша, — говорит он, и мое сердце тает. — Есть еще кое-что, — добавляет он, берет меня за руку, проводя меня вглубь.
Он останавливается у края огромной кровати из темного дерева и разворачивает меня лицом к противоположной стене. Пока я осознаю, что находится передо мной, у меня перехватывает дыхание, а сердце начинает колотиться. Мне требуется несколько минут, чтобы вернуть себе способность говорить.
В середине свежевыкрашенной карминовой стены, в античной серебристой раме висит огромный угольный рисунок… меня. Набросок- репродукция полароидного снимка Ирис, мамы Дэниела, который она сделала, когда мы навещали ее в Баха. На снимке я смотрю на Дэниела взглядом, безошибочно выражающим мою чистую любовь к нему.
Я с трудом глотаю и поворачиваюсь к нему. Слова застревают в горле, неспособные выйти. Его глаза обеспокоенно бегают по моему лицу, оценивая меня. Он хмурится, когда я делаю глубокий вдох, затем нагибается, чтобы наши глаза были на одном уровне, и выжидающе смотрит на меня.
Слабое довольное и потрясенное: «Ты сделал это для меня?» – слетает с моих губ. Он молча кивает, над его челюстью медленно двигаются мышцы под кожей. Мои глаза отражаются и тают в его глазах.
— Мне нравится все это. Я люблю тебя, — говорю я.
— Это меньшее, что я мог сделать, Хейлз, — он обхватывает мои щеки руками, затем кончиками пальцев скользит в мои волосы. Я наклоняюсь и тихо на него смотрю. — Я люблю тебя и сделаю все, что могу, чтобы ты почувствовала, как сильно я люблю.
Мои губы растягиваются в озорную и соблазнительную улыбку от двусмысленности конца его фразы.
— Эй, — хмурится он игриво. — Это был первый раз, с тех пор как встретил тебя, когда у меня не было секса на уме, — он качает головой, и на его губах со шрамиками расцветает улыбка.
Я полностью ошеломлена. Эти чувства, заставляющие меня бежать со всех ног подальше отсюда и не оглядываться, — те же самые, что никогда не позволят мне оставить его, заставляющие меня дико его любить.
— А теперь серьезно, детка: с чистого листа?
— С чистого листа, — повторяю я в его приоткрытые губы.
Мы растворяемся в глазах друг друга; между нами происходит немой разговор: «я полностью твой/твоя». С этого момента мы полностью связаны друг с другом. Мы вместе забираемся в нашу новую кровать и ловко ее обновляем.
Глава 20: За глубокими шрамами
Сквозь меня медленно циркулировали остатки свечения, моя голова удобно расположилась на теплой коже Дэниела. Уставившись на непонятную точку на потолке, я говорю без всяких прикрас:
— Ты упоминал, что ты полностью со мной, Ди, — я замолкаю, чтобы собрать мысли, прежде чем продолжить. Я действительно хочу сделать это сейчас?
— Что такое, Хейлз? — спрашивает он мягким голосом.
