Позднее, когда они приняли душ и позавтракали, огонь вновь открытой любви был все еще с ними, окутывая все, даже преследовавшие их проблемы, легкой розовой дымкой.
— Хорошо, если бы мне не надо было идти в школу, — сказал Майк, допивая свежесваренный кофе из большой Розиной керамической чашки во французском стиле.
— Да, было бы здорово.
— Я постараюсь уйти из школы, как только смогу, и надеюсь увидеться с тобой вечером дома. — Они уже решили, что она переедет в квартиру Майка: одна ночь в узкой постели была романтичной, другие станут изнуряющими. — С тобой все будет в порядке.
— Да, все будет хорошо. Я поеду, как только уберу здесь.
Но когда он ушел, она мгновенно почувствовала полное одиночество, и на миг тень вчерашнего кошмара оказалась снова здесь, нависая над ней. Когда звук двигателя его машины затих вдали, утренняя тишина показалась ненатуральной, не было даже привычных для сельской местности звуков: ни пения птиц, ни мычания коров. Только неожиданный шорох у изгороди доказывал, что Мэгги не единственное живое существо в этом необычайно молчаливом мире.
Она вернулась в коттедж. Следы недавнего завтрака на столе, вид двух чашек, блюдец и тарелок согревали, позволяли ей представлять, будто Майк все еще здесь, рядом с ней. Она поднялась наверх, чтобы убрать в спальне. Казалось, что аура любви все еще наполняет маленькую комнату, простыни еще хранили тепло их сплетенных тел, и вмятина, оставленная Майком на подушке, была все еще видна. Она присела на край кровати, вспоминая и наслаждаясь.
Как она может чувствовать себя совершенно счастливой, когда, по совести, она не должна чувствовать ничего, кроме вины? Как она может быть так бесконечно счастлива, зная, что обманула их — Ари и Розу? Но она была счастлива. Они казались ей удивительно нереальными; только Майк сейчас имел значение, заполняя до краев ее мир, и она решила не задавать вопросов сейчас. Еще будет достаточно времени позже для объяснений и раскаяний. Наслаждайся этим, пока можно, запоминай каждое счастливое мгновение несмотря на то, что может принести будущее.
Она собрала постель, отнесла простыни и наволочки вниз и загрузила их в стиральную машину. Потом включила радио и слушала музыку, занимаясь уборкой, но когда начался выпуск новостей, она выключила приемник. Она не хотела услышать о смерти Брендана, а о ней, вероятно, должны были говорить. Она не хотела позволить призраку реальности вторгаться в ее хрупкое счастье.
Пока гудела стиральная машина, она уложила вещи, которые могли понадобиться ей у Майка, в небольшой плоский чемодан — почти все, что она брала с собой, когда путешествовала налегке: кое-что из одежды, туалетные принадлежности, ночную сорочку, хотя трудно было представить, что ей понадобится ночная сорочка, если судить по прошлой ночи. Эта мысль вызвала волну жара, охватившего все ее тело. Она уже с трудом могла ждать, когда же снова окажется в его объятиях.
Мэгги почти закончила сборы, когда зазвонил телефон. Она бросилась вниз, надеясь, что это Майк, хотя разум подсказывал ей, что он, скорее всего, сейчас на уроке.
— Алло?
— Маргарет? Это твоя мама.
Ее сердце упало.
— А, привет, мама.
— Маргарет, ты читала газеты?
— О… — Ее отбросили в реальность. — Ты имеешь в виду…
— Брендан, Маргарет, это ужасно. Я, конечно, никогда не любила его, но такое… — Ее голос сорвался. — Вся первая страница «Вестерн Дейли Пресс» о нем. Имя Розалии тоже упоминается.
— И что там говорится?
— Что она пропала. Что никто не знает, где она. Ссылаются на тебя, что ты очень обеспокоена. Похоже, они знают, что ты вернулась с Корфу. Как они могли узнать?
— Это длинная история. Мы подумали, Майк и я…
— Да, о Майке там тоже говорится. Его назвали дружком Розалии. Это определенно смущает. Я только надеюсь, что не все наши друзья читают эту газету. Большинство из них предпочитают «Телеграф», но все-таки.
Как всегда, Мэгги чувствовала раздражение от материнской суетности. Роза пропала, Брендан мертв, а ее волнует, что подумают друзья!
— Гарри говорит, что все это позорно, — продолжала Дульсия. — Он чувствует, что Брендан имеет отношение к исчезновению Розы. Это смешно, конечно, если вовсе не клевета.
