— Ничего, ничего, вам показалось, — дрожащим голосом успокаивает он мать, стараясь толкнуть ногой того, под кроватью.
Но мать уже зажигает лампу. Пинок был меткий, шум на минуту прекращается. Мать, вся бледная от ужаса, прислушивается. И вдруг — с новой силой, с посвистом, шумом, хрипом! Мать испускает вопль — и кидается к стоящей в углу метле, единственному оружию в их комнатенке.
Но за дверьми уже движение. Соседки. Они теснятся одна за другой, в длинных ночных рубашках, в кофтах, в низко сползающих юбках. Робко входят. Анатоль как преступник стоит понуря голову. Мать срывающимся голосом рассказывает, в чем дело. И вдруг пронзительный визг: сбоку из-под кровати торчит огромный рваный сапог, набитый для тепла соломой. Паническое бегство. Одна за другой сломя голову — на лестницу. Но мгновение спустя они снова тут. Те, что посмелей, подходят ближе. Мать защитным жестом выставляет вперед метлу.
Новый вопль. Из-под кровати лезет огромный мрачный верзила. Но это хоть человек по крайней мере, а не неведомое страшное «что-то».
Несколько дней спустя, в сумерки — крики на чердаке у соседки. Анатоль бросается туда: тот же верзила над узлом белья.
«На наш чердак не пошел», — мелькает утешительная мысль в голове Анатоля, но тут же исчезает в приступе гнева. Он подскакивает к огромному, широкоплечему человеку, изо всех сил колотит его мальчишечьими кулаками. Тот стоит, остолбенев от этого внезапного нападения. А Анатоль бьет изо всех сил, куда попало! По ногам, по животу, скачет вокруг, словно упрямая маленькая блоха. Но кто-то уже грохочет по лестнице вниз. И — лихорадочный шепот Анатоля:
— Улепетывай, побежали за полицией!
Для верности Анатоль все же усаживается на узел белья, пока вор не исчезает.
Потом Анатоль подрастает, а в доме все то же. Вечно приходится стлать кому-нибудь на полу, варить лишнюю порцию к обеду, штопать чью-нибудь порвавшуюся куртку, идти заступаться за кого-нибудь перед отцом. Мать привыкла. Даже полюбила это: не так пусто дома. Добрыми глазами смотрит она на вечно пылающие головы своих случайных, мимолетных жильцов, внимательно прислушивается к их ожесточенным спорам.
А уж что до Антека, то словно у нее второй сын появился. Она надивиться не может, как родители могли расстаться с ним, так радостен, так неисчерпаемо весел этот паренек.
С Анатолем они теперь почти неразлучны. Работы масса. Антек помогает. Долгие часы ежедневных дежурств. Заявления, списки, квитанционные книжки. Люди прибывают один за другим. Все теснее, все крепче сплачиваются, все многочисленнее их ряды.
Анатолю грезится: одна огромная, спаянная железной спайкой общего дела масса. На жизнь и насмерть спаянная цементом общего труда. Согласно, одним темпом бьющиеся сердца. Одного и того же желающая, в ногу идущая к одному и тому же масса. И он до изнеможения трудится с утра до ночи ради того, чтобы так было. До хрипоты рвет горло, чтобы было именно так. Разбудить, вывести из проклятой бездеятельности, разжечь пламя бунта! Втянуть в бунт и равнодушных, и тех, кто думает лишь о собственном благополучии, и темных, запуганных, растоптанных, раздавленных, блуждающих в одиночку. Вывести на свет из мрака мира. Гремящей толпой пройти от края до края земли.
Так во всем.
Звучит ария, красивый, искусно обработанный голос.
Доносится в самые дальние уголки зала. Взрываются крики, расплываются в тишайший топот.
Но это не то.
И лишь когда на сцену выходит толпа. Все вместе… Дрожь пробегает по телу. В вышине гремят стократно повторенные голоса. Гудят у самой земли. Бьют в лицо вихрем силы. Разъединяются, сливаются снова, пенящимся ручьем стекают в шумную реку. Рвут плотины, с грохотом бьются о каменную стену. И вдруг взвиваются к небу фонтаном искр, ярким поднебесным пламенем.
Или:
Мелодия скрипки. Певуче, возвышенно, сладостно. Печально, прерывисто. До самого дна сердца.
Но это не то.
И лишь когда — оркестр. Гремят подземные громы. Из-под гнета вырывается к свету заглушаемый враждебными звуками голос скрипки. Где-то в стороне плачут, причитают бессильные инструменты. Поражение. Подавлены, брошены вниз, к железным ногам беспощадной мелодии. Но снова поднимаются. Благоухающей струей скользят во мраке. Набирают силы. Крепнут. Одолевают. И вдруг победные фанфары, взвившись к небу, провозглашают миру мелодию скрипки. Теперь все вместе — струны скрипок, бархатный звук виолончели, словно капли, падающие сверху голоса клавишей, пение флейты, золотой призыв труб — все сливается в одну гремящую, непобедимую мелодию.
