— Этого ещё не хватало!
— Мы составим вам каталог всех писем. С описанием. Кое-какие перепечатаем на машинке — с вашего разрешения…
— Не торопитесь. Я ещё посоветуюсь. И больше мне пока добавить нечего. Так будет справедливо.
— Когда вы примете окончательное решение, сообщите, пожалуйста, нам, — попросила Мод.
— Непременно сообщим, — пообещала Джоан Бейли. — Непременно.
Её ловкие руки собрали лежавшие на коленях письма, уложили в стопку, выровняли края.
* * *
Машина мчалась по тёмной дороге. Роланд и Мод перебрасывались отрывистыми деловыми замечаниями, а воображение их тем временем корпело над чем-то совсем другим.
— Нас вместе осенило. Что про их настоящую ценность лучше помалкивать. (Мод.)
— Они стоят бешеных денег. (Роланд.)
— Если бы про них узнал Мортимер Собрайл…
— Они уже завтра оказались бы в Гармония-Сити.
— И сэру Джорджу перепал бы порядочный куш. Хватило бы на ремонт дома.
— А я даже не представляю, сколько бы ему перепало. Я в ценах не разбираюсь. Может, рассказать Аспидсу? По-моему, этим письмам место в Британском музее. Они же что-то вроде национального достояния.
— Это любовные письма.
— Похоже на то.
— Может, сэру Джорджу присоветуют обратиться к Аспидсу. Или Собрайлу.
— Боже упаси, только не к Собрайлу. Не сейчас.
— Если ему посоветуют обратиться в университет, там его, скорее всего, направят ко мне.
— А если ему посоветуют обратиться в «Сотби», то пропали письма. Попадут в Америку или ещё куда-нибудь, в лучшем случае к Аспидсу. Не пойму, почему мне этого так не хочется. Чего я прицепился к этим письмам? Они же не мои.
— Потому что мы их нашли. И ещё… ещё потому, что они личные.
— Но что нам за радость, если он будет держать их под спудом?
— Теперь, когда мы про них знаем, радости действительно немного.
— Не заключить ли нам с вами такой… договор, что ли? Если один из нас разведает что-нибудь ещё, пусть сообщит другому — и никому больше. Ведь это касается обоих поэтов в равной степени, и в дело могут вмешаться люди с самыми разными интересами.
— Леонора…
— Расскажете ей — всё тут же станет известно Аспидсу и Собрайлу, а они куда предприимчивее её.
— Логично. Будем надеяться, что он обратится в Линкольнский университет и его направят ко мне.
— Я умираю от любопытства.
— Будем надеяться, он не станет тянуть с ответом.
* * *
Однако ждать новых известий о письмах и сэре Джордже пришлось долго.
Вкус, ставший страстью, приводил его
В невзрачные мещанские жилища
С их затхлостью семейных чаепитий;
Лощёный и улыбчивый еврей
Ведёт его среди аляповатых
Шкафов и прочих «мёбелей» к столу
Под кубовым покровом Дня Седьмого,
Обшитым выцветшими полосами
Когда-то бурой и пунцовой ткани.
Здесь из закрытого на семь замков
Нелепого пузатого комода,
Из дивной мягкости чехлов шелко́вых
Достанут и разложат перед ним
Лазурно-аметистовую древность:
Две дюжины дамасских изразцов —
Хоро́м небесных ярче, тоньше цветом,
Чем оперение на шее павы.
И мёртвых светочей воскресший свет
Ему был слаще мёда, и тогда
Он ясно видел, чем живёт и дышит,
И не жалел он золота за право
Глядеть ещё, ещё…
Р. Г. Падуб. Великий Собиратель
Ванная представляла собой длинное узкое помещение цвета засахаренного миндаля, отбиравшее не так уж много площади у жилых комнат. На полу — иссера-лиловые кафельные плитки. Некоторые — не все — украшали зыбкие очертания собранных в букеты белых лилий: работа итальянских дизайнеров. Таким же кафелем были в половину высоты облицованы стены, а выше пестрели виниловые обои с волнистым узором, по которым расползлись лучащиеся шары, восьмилапые твари, морские моллюски — ярко-багровые, розовые. В тон им — дымчато-розовые ванна, раковина, унитаз и разнообразные приспособления из керамики: держатели для туалетной бумаги и бумажных полотенец, кружка с зубными щётками на блюде вроде губной пластины, какими щеголяют негры из африканских племён, полочка в форме ракушки, а на ней гладенькие яйцевидные куски мыла, тоже розовые и багровые. На тщательно протёртых виниловых шторах розовел нарисованный рассвет и громоздились пухлые, тронутые румянцем облака. Возле ванны лежал крапчатый, тёмно-лиловый коврик на резиновой, под кожу, подкладке, и такой же коврик полукругом обхватывал постамент унитаза. На крышке унитаза, словно чепчик с оборками, красовался чехол из того же материала, подбитый чем-то мягким. На закрытом унитазе, чутко прислушиваясь к каждому шороху в доме, напряжённо-сосредоточенный, примостился профессор Мортимер П. Собрайл. Он возился с пачкой бумаг, фонарём в чёрном резиновом корпусе и каким-то чёрным матовым ящичком средних размеров, который умещался у профессора на коленях, не упираясь в стену.
