Что правда, то правда — грязь царила всюду. Без лорда или леди, которые присматривали бы за ними, слуги стали совершенно неряшливыми. Первое, что он приказал, прибыв в поместье, — это вычистить и вылизать все до блеска, и прислуга сейчас копошилась, выполняя повеление лорда.
Он медленно опустился в кресло, а она осталась стоять перед ним, снова скрестив руки на груди, словно стремясь скрыть ее от посторонних взглядов.
— Ты останешься здесь на несколько дней, пока мальчик не привыкнет ко мне, — заявил он.
Она прикусила щеки, и на них образовались ямочки. Его приказной тон ей явно не понравился. Впрочем, сейчас, когда впечатление от поведанных Рэймондом историй все еще довлело над ним, ему было наплевать.
— Если это пойдет Брайану на пользу, я, наверное, могла бы оказать помощь, однако мой дом расположен не так далеко.
— Ты останешься здесь.
— Хорошо, я соглашусь, но только на несколько дней.
Рэймонд говорил правду, рассказывая о ее свободолюбии. Конечно, он в определенном долгу перед ней за то, что она сберегла Брайана, но все-таки лучше сразу поставить ее на место.
— Твоего согласия и не требуется. Ты останешься потому, что я так сказал, и пробудешь здесь ровно столько, сколько мне будет нужно. Когда же я решу, что необходимости в твоем присутствии здесь больше нет, ты сможешь вернуться домой.
Кровь прихлынула к ее лицу.
— Вы много лет провели вдали от дома, поэтому вам простительны ошибки. Очевидно, вам никто не сказал о том, что я теперь — фригольдер.[2] Дом и надел принадлежат мне.
— Ты можешь владеть собственностью, я не возражаю, но ты не свободнорожденная. Твоя мать была вилланкой при этих землях. Подарив земли, Бернард подарил мне и тебя вместе с ними.
Было заметно, что ей стоило немалых усилий сдержать гнев. Вряд ли кто назвал бы ее красавицей; однако в ней явно ощущалась огромная энергия, а яркий блеск глаз компенсировал отсутствие броской красоты. Юношей он не обращал внимания ни на ее глаза, ни на бьющую ключом энергию; впрочем, тогда его глаза были прикованы только к Клер.
— После того как вы уехали, сер Бернард подарил матери вольную. Я при этом присутствовала, слышала его слова, и он включил и меня в свою волю.
— Рэймонд говорил мне, что ты претендуешь на свободу. У тебя найдутся свидетели?
— Священник. Женщина по имени Элис, которая прислуживала Клер. Я сама.
— Рэймонд сказал, что священник умер. А где Элис?
— Она уехала… в Лондон, если не ошибаюсь… после смерти Клер. Но были ведь документы. Я помню, сэр Бернард подписывал их. Только если документы хранились у священника, скорее всего, они погибли, когда несколько лет назад часовня сгорела… — Она проговаривала фразы по кускам, воплощая в слова беспорядочные мысли и воспоминания. — Может, документы у Рэймонда?
— Будь они у него, думаю, он упомянул бы об этом.
Она все еще злилась, но теперь к злости добавилась растерянность. Принять ее притязания на свободу не составляло труда. В конце концов, она верно служила ему, даже понимая, что делать этого не обязана. Но нечто в душе Аддиса вдруг взбунтовалось при мысли, что она может стать свободной, и не только из-за желания сохранить хотя бы тех немногих людей, которые у него остались. Рэймонд обмолвился, что она намерена покинуть поместье. Но Мойра составляет частичку его прежнего мира, и он не позволит этой частичке вот так просто исчезнуть.
Она с упрямым видом уперлась кулаками в бедра.
— Можете спросить в деревне, кто я и что я. Вам любой скажет.
— Да, любой подтвердит, что твоя мать была на содержании Бернарда и спала в его постели. Все знают, что она жила, как леди, и к ее дочери Бернард относился, как к своей собственной. Только это не то же самое, что и получение вольной.
— То есть вы хотите сказать, что я лгу.
— Нет, я всего лишь утверждаю, что ты — моя подданная. Даже если Бернард и отпустил тебя на волю перед смертью, законным его решение может стать только при наличии свидетелей или документов.
В ее глазах мелькнул недобрый огонек.
— Такова, значит, благодарность, которую я заслужила?
— Я по-настоящему благодарен тебе, хотя за Брайаном ты ухаживала не ради меня. Ради Клер, может быть, или же для собственного блага, но не ради меня. Я ведь был мертв. Помнишь?
