Дин сочувственно кивнул во тьме.
— Я понимаю, что ты имеешь в виду, можешь не сомневаться. Но все же, я не представлял, что ты, хм. относишься ко всему этому именно так.
Меррит рассмеялся.
— Ума не приложу, что заставило меня излить душу нынче ночью, — признался он. — Но я многое передумал. Это будет большое дело, Дин. Очень важное для всех нас, если мы сумеем с ним справиться.
— Почему бы нам не справиться? — удивился Дин.
Меррит сел и похлопал себя по карманам в поисках спичек.
— Не знаю! — с некоторым сомнением ответил он. — Нет никаких причин, я полагаю. Но почему-то я с самого начала никак не мог представить себе окончание нашего предприятия. Исключая несчастные случаи и волю Божью, я могу запланировать ход работ до определенного момента и вполне резонно надеяться, что все будет идти так, как задумано. Но дальше… у меня будто возникает предчувствие, что произойдет нечто неожиданное. Конечно же, это полнейшая ерунда. Между прочим, Холлуэй уже вернулся?
— Думаю, да, — ответил Дин. — Он так настаивал, что нужно захватить кинопленку, а вчера его бой оставил кассеты на солнцепеке и они расплавились. Я его предупреждал, что пленка в таком климате принесет одни неудобства.
— Ничего, он переживет, — непринужденно отозвался Меррит. — Это его первая экспедиция, и он еще зелен, но юноша он способный и безусловно умеет делать превосходные фотографии.
Оба замолчали, чувствуя соединившие их незримые волны новой приязни. Каждый проник сквозь раковину другого, коснувшись тайной пружины чувства, общего для обоих, и меж ними возникла связь, не нуждавшаяся более в словах. Они сидели и тихо курили, в мире с собой, друг с другом, со всем мирозданием.
Черная фигура выросла в ночи и приблизилась к ним. Неяркий огонек сигареты точно прожигал дыру во мраке.
— Как поживает камера? — поинтересовался Дин. — Ты сделал сегодня новые снимки?
— Да, — ответил Холлуэй. — Я там все излазил. Место отличное. Хотя появляется чувство ужасного одиночества, когда смотришь в вырытые нами ямы и думаешь, что сказали бы те древние, если бы могли видеть нас.
Дин и Меррит, невидимые в темноте, одновременно усмехнулись.
— Этот болван-бой засветил все мои пленки — четыре дюжины кассет. Я не особо ожидал, что они пригодятся, тут дело принципа: жаль, что кассеты пропали. Отправлюсь-ка я на боковую. Доброй ночи всем.
— Спокойной ночи! — ответствовали они торжественным хором.
Холлуэй ушел. Вскоре Дин последовал за ним. Суровые, обветренные черты Меррита растворились во тьме, и он остался наедине с ночью и своими сотканными из снов видениями.
Перед рассветом все трое позавтракали и приступили к работе, как только смогли разглядеть в утреннем полусвете свои инструменты. Холлуэй, волоча за собой треногу, в сопровождении боя с ящиком пластинок переходил с места на место, делая снимки. Он был жизнерадостным молодым человеком, гибким и деятельным, с поразительно светлыми волосами, смеющимися голубыми глазами, квадратным подбородком, загорелым до ровного темно-багрового цвета лицом и испачканными химикалиями руками.
Меррит, надвинув на самые глаза тропический шлем, неустанно карабкался вверх и вниз по траншеям, сжимая в руке мятый рулон чертежей. Он был повсюду одновременно, резкий, здравомыслящий, практичный; он наблюдал за работами, отдавал распоряжения, и со всех сторон к нему неслись просьбы о помощи и совете. Настроение ночи пришло и исчезло, и он вновь стал таким, каким знал его мир. Рабочие деловитыми муравьями роились вокруг курганов. По одному склону холма, сложенного из земли и щебня, преодолевая крутые глинобитные ступени, ведущие в раскоп, поднималась бесконечная, непрерывная вереница людей, нагруженных ведрами с землей. По другому склону и таким же крутым ступеням спускалась цепочка рабочих с пустыми ведрами; внизу стучали кирки и лопаты и раздавались хриплые выкрики бригадиров. Вверху расстилалось чистое утреннее небо, еще не затянутое жаркой дымкой расплавленной меди; вокруг простиралась пустыня, громадная и безмолвная; под ногами лежали осколки старого мира, чья история затерялась в сумраке ушедших веков.
