И Непрядов, уже нисколько не сомневаясь, взял немного левее и начал продираться через вязкий кустарник. Временами он останавливался, сверяя по звуку своё движение, и устремлялся дальше.
Наконец деревья расступились и Егор выбрался на лесную опушку. Метель гуляла из конца в край. Колкий летучий снег будто соединил землю с небом. Седые космы, неистово закручиваясь, неслись в бездну пространства с каким-то жутким, леденящим душу воем.
Колокол гудел где-то уже совсем рядом. Утопая по колено в сугробах, Егор напористо, из последних сил рванулся на эти звуки, и вскоре в снежной мгле перед ним замаячили тусклые огоньки человеческого жилья. Взобравшись на какой-то крутой холм, он почти наткнулся на высокого человека в овчинном полушубке, который, широко расставив ноги, стоял у звонницы и неутомимо потягивал за верёвку, вызывая оглушительные медные звуки. Это был его дед.
Они какое-то время удивлённо глядели друг на друга, точно не веря собственным глазам, потом крепко обнялись.
- Слава те, Господи, - растроганно пробасил старик, не выпуская внука из своих больших рук. - И в другой раз нашёлся. А ведь мог бы сгинуть в лесу, неслух... Напугал досмерти! Фёдор чемодан твой принёс, на дворе вьюга - хоть глаз выколи, а тебя всё нет и нет...
- Да что здесь особенного, - еле шевеля непослушными губами, храбрился Егор. - Слегка прогулялся, с лешим поболтал, к бабе-яге на чаёк заглянул привет тебе передавала.
Причитая и охая, дед увлёк его в сторону светившихся окон. То был добротный каменный дом с высоким крыльцом. Прежде чем войти в сенцы, дед заставил внука потереть снегом лицо и руки.
Егор исполнил, что ему велели, и затем, поднявшись по ступенькам, шагнул через порог.
Вслед за дедом он миновал просторные тёмные сенцы, пахнувшие мукой и какими-то сухими пряными травами. В углу хриплым лаем занялась собака, почуяв чужака. В отгороженной коморе закудахтали потревоженные куры.
Заскрипев, широко распахнулась дверь, яркий свет выплеснул из дверного проёма. Егор на всякий случай поднырнул головой под притолоку, показавшуюся не слишком высокой, и оказался в просторной, выклеенной голубоватыми обоями комнате, добрую треть которой занимала огромная выбеленная печь. Под окнами широкая, во всю стену лавка. К ней придвинут покрытый белой скатертью длинный стол. В углу деревянная кровать с пирамидой пуховых подушек, рядом громоздкий буфет с посудой.
Непослушными руками Егор стянул с себя шинель, разулся.
- Как ноженьки? - забеспокоился дед.
- Заныли, - пожаловался Егор, страдальчески морщась и ковыляя босиком к лавке.
- Это хорошо, отходят с морозу. Я тебе их гусиным жиром натру полегчает.
Отдышавшись, Егор с удовольствием натянул большие, мягкие валенки, которые ему подал дед. Ломота в суставах долго не унималась. Разминаясь, он прошёлся по чисто вымытым, скрипящим половицам, осторожно потрогал ладонями жарко натопленную печь, глянул в оконце, за которым всё так же ярилась метель и выл ветер.
Тем временем дед возился в отгороженной кухоньке у печи, громыхая ухватами и горшками.
Отодвинув цветной полог, Непрядов обнаружил дверь в соседнюю комнату. Она была небольшой. Здесь виделось нечто вроде рабочего кабинета. Одна торцовая стена почти сплошь завешана разноликими иконами, проглядывавшимися при свете трёх лампадок - нечто вроде домашнего иконостаса. По другим стенам располагались стеллажи, плотно заставленные книгами. Вплотную к оконной нише придвинут письменный стол. В углу приткнулся старинный кожаный диван.
- Вот здесь, внучек любимый, ты и появился на свет Божий, на этом самом лежаке, - послышался у Егора за спиной дедов голос.
Старик стоял у дверного косяка, молитвенно сложив на груди руки.
- На этом самом? - переспросил Егор, точно усомнившись.
Дед утверждающе мотнул седой львиной гривой.
- И ты, голубок сизый, и отец твой, Степан Фролович - царствие ему небесное, - дед мелко покрестил живот, глядя на иконы. - Бог даст оженишься, вот и твоя горлица соберётся здесь рожать... Хорошо бы правнучка увидать, поняньчить.
Егор глядел на диван и веря, и не веря дедовым словам. Какая-то немыслимая, жуткая и сладостная тайна раскрывалась перед ним; её невозможно до конца понять разумом - разве что сердцем почувствовать и принять на веру как нечто само собой разумеющееся, сокровенное. Отчего-то промелькнуло красивое, гладкое лицо Лерочки. Он вдруг представил её на этом диване...
