— Слышал, — ответил Римини.
— Я сам выполняю все свои трюки, — сказал Кингдон. — Это записано в моем контракте.
— Засунь ты эту бумажку знаешь куда?! Ты работаешь на меня! — Римини стукнул кулаком по диаграмме. — Я запрещаю вот это самое! Запрещаю!
— Что ж, если тебе этого так хочется...
Увидев, что Кингдон так неожиданно легко сдался, Римини подозрительно сощурился. Он пристально посмотрел ему в лицо.
— Значит, договорились? — спросил он.
— Да, только я не пойму, зачем мне теперь самолет. Скакать над самой землей я смогу и без него.
— Так, договорились. — В голосе Римини появились теплые нотки. — Завтра Эдди Стоун организует утечку информации насчет того, что дневник Лайи — сплошное вранье. Не пойму, с чего это ты вдруг стал тогда защищать эту... Зачем я тебя заставил?..
— Вовсе ты меня не заставил, — возразил Кингдон. — А Эдди передай: пусть он своими утечками занимается в туалете. Лайе и без него уже хватило неприятностей. Оставьте ее в покое.
— Ты один из немногих известных мне порядочных людей, — сказал Римини, обходя вокруг стола. — Но все уже забыли про ее басни о твоей импотенции. Сейчас публика занята Толстяком Арбаклом. Беднягу обвиняют в том, что он одной девчонке засунул бутылку, представляешь?.. Теперь к нему приковано всеобщее внимание. Так что за свои гениталии не волнуйся. Сделай мне вместо этого какой-нибудь милый простенький трюк.
— А если конкретнее?
— Выход на крыло.
Проверенный трюк с выходом летчика на крыло самолета в полете неизменно вызывал восторг у зрителей.
— Что ж, неплохая идея, — сказал Кингдон. — Только вот беда: в сценарии нет ни одной ситуации, в которой от летчика требуется выйти на крыло. Кульминация «Храбреца» — воздушный бой.
— Кульминацией будет то, что понравится мне!
— Но ведь съемки этой сцены уже намечены на завтрашний вечер.
— Пока еще я хозяин «Римини продакшнз»!
— А в контракте говорится, что мне предоставляется право планировать воздушные сцены.
— Кингдон, при съемках каждой картины у нас бывают споры о трюках, но вот это...
— Если ты хочешь расторгнуть контракт, я не возражаю, — перебил его Кингдон. — Я уйду. Все равно это мой последний фильм. Никто другой в Голливуде не пригласит меня сниматься. Но и тебе придется не сладко. Без меня ты не сможешь закончить фильм. Как ты будешь объясняться со своими банкирами из Нью-Йорка?
Бычья шея Римини побагровела. Он сверкнул на Кингдона глазами, словно бык на тореадора. Как и все другие студии, «Римини продакшнз» брала деньги для съемок в кредит, и Римини больше всего боялся вызвать какие-либо подозрения у своих кредиторов. Он понимал, что в этом случае он в тот же день пулей вылетит из Голливуда и вернется в свою мясную лавку.
Он в последний раз позволил себе разгневаться.
— Что за жизнь у тебя, черт возьми! Должен свернуть себе шею, доказывая, что ты не верблюд!
«Опять он за свое», — подумал Кингдон и улыбнулся.
— Я рад, что ты наконец-то меня понял, — проговорил он. Легкой походкой, скрывая свою хромоту, он прошел по персидским коврам до двери. Обернувшись, сказал: — В одном ты прав, Римини.
— В чем это? — рыкнул тот.
— Мы с тобой друзья.
Закрывая за собой дверь, Кингдон на мгновение увидел этого пожилого уже человека, который, хмурясь, вновь уставился в диаграмму, склонив коротко остриженную седеющую голову над широким пространством стола.
Кингдон попрощался с двумя секретаршами. Выйдя в коридор, где никого не было, он уже не старался скрывать хромоты, и она вновь стала заметной. Настоящая дружба — не облегченный вариант любви. Настоящая дружба сурово требует от людей быть до конца честными друг с другом. Кингдон стиснул зубы. Он представил себе, как, пытаясь убежать от бесчисленных прегрешений, нажимает на деревянные панели, отыскивая дверь в стене, ведущую к свободе.
3
В то утро в Лос-Анджелес прибыл на поезде ассистент Ландштейнера.
Три-Вэ договорился с ним о встрече. С Амелией он условился увидеться в четыре часа пополудни в «Пиг-эн-Уисл». Она пришла пораньше. Кафе было переполнено. Был как раз тот час дня, когда народ, отправившийся в центр города за покупками, хочет где-нибудь передохнуть и перекусить. Амелия сидела в окружении матрон, поглощавших парфе, покрытые глазурью пирожные и румяные, с поджаристой корочкой треугольные тосты. Одна за маленьким круглым столиком, Амелия пила чай.
