— Дядя Три-Вэ не отец мне.
— Значит, ты все пропустила мимо ушей, — сказал Кингдон.
— Мама сказала, что это было у них всего лишь один раз. Этот раз ничего не значит.
— Ничего не значит? Мне показалось, что твоя мать не так в этом уверена. Да и дядя Бад, похоже, тоже кое в чем сомневался. Или, по-твоему, когда выгоняют из дома жену на восьмом месяце беременности, это ничего не значит? Лично мне кажется, что в этом можно усмотреть некоторый недостаток э-э... доверия, ты так не считаешь? — Он хмыкнул. — Как-то я рылся в старом хламе у нас на чердаке. И отыскал там ларчик с брачным свидетельством, выданным менее чем за шесть месяцев до моего появления на свет. Я спросил об этом у матери. Она устроила мне взбучку. Наверное, наказывала меня за грехи папаши. Надо же! Отец — охотник за женщинами! Что-то непохоже. Эта его вечная извиняющаяся улыбочка... Мне он всегда казался простаком. Но сегодня в его портрет внесли существенные изменения.
— Ненависть к нему ни к чему не приведет.
— Какая ненависть? Ты спутала с ненавистью мою сыновнюю привязанность.
Наконец она расстегнула последнюю пуговицу, и платье соскользнуло на пол.
— Ты этим только делаешь себе больно, — сказала она.
— Тема мужского достоинства членов семьи Ван Влитов вызвала интерес всей планеты.
— Ему даже дышать трудно. Каждый вздох дается с мучительной болью. Кингдон, он мой отец, а не дядя Три-Вэ.
— Тебе что, цыганка нагадала?
— Мне трудно объяснить. Просто я уверена.
— Магия? Кровные узы? — Он кивнул. — Впрочем, они существуют. Определенно! Иначе как бы я оказался в тот день на веранде отеля «Голливуд»? Почему я познакомился именно с тобой? В Лос-Анджелесе море девушек. Да, кровные узы — это не миф.
Она обернулась к нему. На ней была только длинная комбинация из малинового шелка.
— Кингдон, я знаю, как тебе больно. Но сегодня я не могу тебя утешать. Я думаю только об отце. Он лежит там раздавленный, словно на него наступил какой-то злой исполин.
— Ты, как всегда, права. К чему продолжать этот разговор? В древности на Гавайях короли всегда выбирали себе в жены родных сестер. То же самое и фараоны. Впрочем, я не буду апеллировать к древности. Мораль неизменна в пространстве и времени. Мы женаты и будем вместе, моя сестра, моя любимая...
— Кингдон, ты устал! Иди спать!
Он схватил ее за плечи.
— Вот именно, пойдем, — сказал он.
«Я не могу, — устало подумала она. — Сейчас не до того. Все мои мысли об отце. Как я могу заниматься любовью, когда отец так страдает? Это оскорбительно для него».
Она вся напряглась.
— Нет! Не сейчас!
— Что? А говорила: никаких сомнений!
— Дело не в этом.
— О? Именно сегодня ты даешь мне первый от ворот поворот. Будешь говорить, что это чистое совпадение?
— На его лице, Кингдон, уже лежит печать смерти. Они накачали его наркотиками. Лицо уже неживое. Но выражение страдания осталось.
— Чье лицо?
— Хватит, прошу тебя!
— Чье? — жестко переспросил он.
— Лицо моего отца и твоего дяди.
Он, прищурившись, взглянул на нее. За весь вечер он не выпил ни рюмки, но глаза у него были красные, как у пьяного. Он спросил:
— Я тебе отвратителен?
— Я люблю тебя.
— А я тебя. В этом нет никаких сомнений.
— Не надо, Кингдон. Не в сомнениях дело... Просто я всегда была так близка с отцом... Прошу тебя, не сегодня.
— Свадебный пир окончен! Пришло время брачной ночи!
Он рывком спустил с ее плеч бретельки комбинации. Они порвались. Одной рукой он крепко обнял ее за талию, другой за плечи. Голова ее запрокинулась. Он целовал ее, размыкая своими губами ее губы. Застонав, он стал осыпать поцелуями ее шею, подталкивая к постели. Они упали на покрывало. Он придавил ее своим телом. Кингдон был так же дик и неистов, как и в тот первый раз в отеле «Дель Коронадо». Она прижала его голову к своей груди. Испугавшись самой себя, она попыталась вызвать в сознании измученное, неживое лицо отца, но его образ смутно витал где-то вдалеке... Она неосознанно стала отвечать на поцелуи и ласки Кингдона. Он взял ее руку и, прижав к своему грубому шраму на ноге, прошептал:
— Я уже побывал в аду. Любимая, любимая, способна ли ты понять, как много ты для меня значишь?
