Медсестра сняла резиновый жгут.
— Вот и все, — сказала она, помогая Тессе сесть на краешек обитого кожей стола.
— Нам предстоит очень несложная операция, — сказал доктор Грин. — Вряд ли понадобится делать переливание, но мы на всякий случай подстраховались. Видите, у нас все абсолютно безопасно.
На лице врача вновь появилась бодрая улыбка.
Тело Тессы под накрахмаленным халатом словно оледенело. «Хватит трястись, — приказывала она себе мысленно. — Ничего, переживешь, ничего, переживешь...»
На следующее утро в семь часов она лежала на высоком столе в ярко освещенной операционной. Над ней склонился доктор Грин в круглой шапочке. Лицо его было закрыто маской.
— Ничего не бойтесь, — сказал он.
Операционная сестра закрыло лицо Тессы эфирной маской. Она не сразу впала в беспамятство. Сначала ее атаковали странные вопросы. «Почему мама уезжала рожать в Окленд? Что это за четыре группы крови? Кто написал:
Уходи же, о, дитя!
В этом мире жить нельзя.
Фея добрая придет,
Тебя за руку возьмет.
Лучше в море утони,
Лучше в дебрях пропади.
Чем жить здесь,
Где будешь плакать
От зари и до зари.
Почему мама уезжала... Группа крови...»
Она очнулась в той самой большой угловой палате, где провела ночь перед операцией. Тесса услышала какой-то странно знакомый звук. Повернув голову, она увидела седовласую медсестру, которая что-то вязала. Во всем теле Тесса чувствовала тяжесть. Вместе с тем ей казалось, что из нее выпили всю кровь. Автора стихов она вспомнила. Это был Уильям Батлер Йетс, его «Похищенный ребенок». «Стихи из книги, которую мне подарил Кингдон. Я выучила их наизусть».
Увидев, что Тесса проснулась, медсестра отложила вязанье и подошла к ее постели. У нее была добрая улыбка и черные усики над верхней губой.
— Ну, как самочувствие? — спросила она.
Тесса солгала, сказав, что все в порядке.
Солнечные лучи понемногу уходили, в палате стало сумрачно. Медсестра вышла, но тут же вернулась с подносом в руках. От запаха куриного бульона и поджаренного тоста Тессе стало дурно. Она отвернулась. Небо потемнело. Медсестра задернула шторы и включила свет.
Потом у Тессы измерили пульс и температуру. Медсестра ничего не сказала, но Тесса и без того знала, что у нее жар: сильно болела голова, она чувствовала резь в животе. Медсестра торопливо ушла. Тесса прижалась щекой к подушке. Ей хотелось плакать, но слез не было.
«Господи, я и представить себе не могла, что на душе будет так пусто», — подумала она.
7
— Тесса!
Она вышла из горячечного полузабытья. Поначалу не могла понять, где находится, но потом вспомнила, что два дня назад ей сделали операцию и она провела в этой комнате уже три ночи.
Кингдон держался за спинку ее кровати.
— Что ты здесь делаешь? — изменившимся от слабости голосом спросила она.
— Ты бредила.
— Да? Откуда ты знаешь?
— Ты стонала и металась по постели.
— Сколько времени ты уже здесь?
— Полчаса. — Пододвинув к ее постели стул, он присел.
— Не надо было тебе приходить!
— Доктор Грин разрешил посещения.
— Мистер Римини...
— Он мне платит деньги, но пока что еще не стал моим хозяином, — сказал он. — Трое суток репортеры держали дом в осаде. Я звонил тебе через каждый час. Никто не отвечал. Наконец сегодня вечером народу стало поменьше. Я позволил себе выглянуть за дверь. Лупа сказала, что ты уехала. — Он протянул Тессе желтый конверт. — Вот это лежало под твоей дверью. Лупа не слышала ни моих звонков, ни звонка почтальона.
— От кого это?
— Я не читал.
— Прочти сейчас.
Он вскрыл конверт, вытащил телеграмму, повернулся к свету и прочитал вслух:
— ВОЗВРАЩАЕМСЯ 24 МАЯ ТЧК ЛЮБИМ И ЦЕЛУЕМ ТЧК МАМА И ПАПА. — Кингдон помолчал, потом спросил смущенно: — Ты рассказала им?
Она отрицательно покачала головой, которая просто раскалывалась.
— Нет.
— Почему ты скрыла от меня, что решилась на операцию?
— Тебе не следовало приезжать сюда.
— Тесса, у тебя какой-то чужой голос.
— У меня снова лихорадка.
— Я поднял доктора Грина с постели, чтобы он объяснил мне, в чем дело. Он считает, что это последствия аборта, но не в физическом смысле. Он забросал меня длинными немецкими словами. Строит из себя психиатра, они сейчас в моде.
