Бад покачал головой.
— Нет, такое не захочешь услышать даже о чужом человеке. Тем более о Три-Вэ. Говорят, со мной трудно спорить, но, насколько мне известно, Кингдон, никто никогда не упрекал меня в мстительности. Он мой младший брат, малыш... — Баду нелегко давались эти слова. — Кстати, именно так я называл его когда-то. Малыш.
Кингдон молча разлил виски. Он протянул стакан Баду, но тот поставил его на стол среди сувениров миссис Коди.
— Ну что, сэр, может быть, начнем? Я обещал Тессе, что заставлю вас отнестись ко мне с симпатией. Но пока что, похоже, не сумел втереться к вам в доверие, — сказал Кингдон.
При упоминании имени дочери Бад беспокойно заерзал. Теплое чувство к этому юноше росло в нем, несмотря на мысль: «Я не могу подпустить его к ней. Не могу!»
— Я хочу, чтобы мы были друзьями, — солгал он. — Говорят, в один прекрасный день аэропланы станут основными потребителями бензина. Я в это не верю, конечно. — Он рассмеялся. — Впрочем, когда мне говорили, что на смену экипажам и каретам придут двигатели внутреннего сгорания, я тоже не верил. В те времена бензин считали ненужной примесью. Мне нужен летчик, который введет меня в курс дела.
Кингдон не ответил. Он пристально смотрел на Бада, словно пытался научиться читать по губам, полагая, что вслух тот говорит одно, а его губы шепчут совершенно другое. Во дворе кто-то хлопнул дверью, закричал ребенок...
После долгой паузы Бад хрипло проговорил:
— Она мое единственное дитя, Кингдон. Я ее очень люблю. Хотя, кажется, совсем ее не знаю. Она не такая, как все. В ней нет жадности, зависти, гордыни... Она абсолютно лишена тщеславия. Как понять такого человека? Одним словом, я хочу сказать, что Тесса — сама невинность.
Кингдон выпил молча.
— Тогда как ты... Ты летчик, актер... Красивый молодой человек. А тут подвернулась хорошенькая девушка, открытая... Кто откажется? Только последний дурак или евнух. Но, насколько мне известно, сейчас у тебя уже есть одна.
У Кингдона нервно дернулась бровь, затем его лицо вновь окаменело.
Бад продолжал:
— Тесса была права. До сегодняшнего дня я недолюбливал тебя. Старался даже тебя возненавидеть... А теперь понимаю, что испытываю к тебе теплые чувства. Возможно, это, как раньше говорили, кровные узы. Сейчас так уже не говорят, да? Но я ощущаю эти узы, это родство. Тебе известно, что в нас есть индейская кровь? Впрочем, откуда тебе знать? Об этом до сих пор я рассказывал только жене. И вот теперь тебе. Амелия не придала этому никакого значения, но для меня... для всех коренных калифорнийцев всегда было очень важно считать себя стопроцентными испанцами. Впрочем, о чем это я? Ухожу от главного...
— А главное в том, что я должен сесть в кабину своего аэроплана, потребителя бензина, и упорхнуть на нем подальше?
— Тесса чиста, Кингдон. Сам не пойму, как она сумела до сих пор остаться невинной, но она такая. Я прошу тебя... Оставь ее. Вот так. Я открыл перед тобой свои карты.
— А я не шулер.
— Чем глубже она во всем этом увязнет, тем тяжелее ей придется.
— Так, так, продолжайте. Посмотрим, каким будет ваш следующий шаг, дядюшка. Может, вы еще попытаетесь дать мне отступного?
— Не надо корчить из себя циника и негодяя, ведь на самом деле ты не такой.
— А вы когда-нибудь допускали мысль о том, что я люблю ее?
— Это и есть мой главный козырь, — ответил Бад.
Кингдон допил остатки виски.
— Что-то я не пойму. Что же это за козырь?
— Ты католик, — сказал Бад. Теперь настала его очередь молча ждать и напряженно вглядываться в оппонента.
— Бывший, — поправил Кингдон.
— Значит, для тебя во всей этой истории нет никаких запретов?
— А с чего это я должен думать о них? — спросил Кингдон. — Религия ничем меня не связывает.
— Ничем?
— Ничем.
Повисла пауза. Затем Бад продолжил:
— Учти, я не собираюсь упоминать о разногласиях между мной и Три-Вэ. Не буду оскорблять предположением о твоем денежном интересе. Взываю только к вере. Пусть бывшей. Скажи мне, Кингдон: каково тебе будет взять в жены собственную сестру?
— Тесса не католичка.
— Это мне известно. К бракам между родственниками она относится спокойно.
