Плоть трепетную, будучи уверен,
Что это – ради высших идеалов.
Да, друзья мои, вспомните, каким негодованием вы преисполнились, когда турки вырезали армян больше, чем обычно, как благодарили Господа, что живете в протестантской, прогрессивной стране, где такое просто не может произойти – не может, потому что мужчины здесь носят цилиндры и каждый день ездят на службу поездом восемь двадцать три. А теперь поразмыслите немного об ужасах, которые вы уже воспринимаете как нечто само собой разумеющееся, о вопиющих нарушениях элементарных норм порядочности, которые творились с вашего ведома (а быть может, и вашими собственными руками), о зверствах, которые ваша дочурка дважды в неделю видит в кинохронике и считает их заурядными и скучными. Если так пойдет и дальше, то через двадцать лет ваши дети будут смотреть по телевизору бои гладиаторов, а когда приестся и это, начнутся трансляции массовых распятий тех, кто отказывается нести воинскую службу, или же цветные передачи о том, как в Тегусигальпе заживо сдирают кожу с семидесяти тысяч человек, подозреваемых в антигондурасских действиях.
Тем временем в «Греховная Греховных» доктор Пул все еще смотрит в приоткрытые двери. Архинаместник ковыряет в зубах. Уютная послеобеденная тишина. Внезапно доктор Пул поворачивается к собеседнику.
– Там что-то происходит! – возбужденно восклицает он. – Они встают с мест!
– Я уже давно жду этого, – не переставая ковырять в зубах, отзывается архинаместник. – Это кровь так действует. Кровь, ну и, конечно, бичевание.
– Они прыгают на арену, – продолжает доктор Пул. – Бегают друг за другом. Что же это?.. О Боже, извините, – поспешно добавляет он. – Но в самом деле… – В невероятном возбуждении он отходит от двери. – Ведь есть же какие-то пределы?
– Вот тут вы не правы, – отзывается архинаместник. – Пределов нет. Каждый способен на что угодно, буквально на что угодно.
Доктор Пул не отвечает. Помимо его желания какая-то сила неудержимо тянет его на прежнее место: он возвращается к двери и жадно, с ужасом смотрит на происходящее на арене.
– Это чудовищно! – восклицает он. – Просто отвратительно!
Архинаместник тяжело поднимается с ложа и, отворив дверцу маленького шкафчика в стене, достает оттуда бинокль и протягивает его доктору Пулу.
– Попробуйте, – говорит он. – Бинокль ночного видения. Стандартный, морской – таким пользовались на флоте до Этого. Вам все будет видно.
– Неужели вы считаете?..
– Не только считаю, – с иронической, но благосклонной улыбкой отзывается архинаместник, – но и наблюдал собственными глазами. Взгляните, попробуйте. В Новой Зеландии вы такого не видели.
– Разумеется, нет, – отвечает доктор Пул тоном, каким произнесла бы это его матушка, однако подносит бинокль к глазам.
Дальний план с точки, где он стоит. На арене – сатиры и нимфы; одни преследуют, другие, для пущего возбуждения немного посопротивлявшись, сдаются в плен, одни губы уступают другим, окруженным волосами, томящиеся груди уступают нетерпеливым грубым рукам, и все это под аккомпанемент разноголосых криков, визга и пронзительного смеха.
В кадре снова архинаместник: лицо его морщится от презрительного отвращения.
– Как кошки, – цедит он. – Только у кошек хватает скромности не заниматься своими ухаживаниями в стае. Все еще сомневаетесь насчет Велиала, даже теперь?
Молчание.
– Такое началось после… Этого? – спрашивает доктор Пул.
– Через два поколения.
– Два поколения! – присвистывает доктор Пул. – Вот в этой мутации рецессивных признаков нет. А они… то есть я хочу сказать, что в другое время они ведут себя так же?
– Только эти пять недель – и все. А совокупляться мы разрешаем лишь в течение двух недель.
– Но почему же?
Архинаместник делает рожки:
– Из принципиальных соображений. Они должны быть наказаны за то, что были наказаны. Это закон Велиала. И должен сказать, мы их действительно наказываем, если они нарушают правила.
– Понятно, понятно, – соглашается доктор Пул, с неловкостью вспомнив о сценке, разыгравшейся в дюнах между ним и Лулой.
– Это довольно сложно для тех, кто склонен к старомодной системе спаривания.
