И именно в этот момент Симон понял, что та покорность, с какой он отдавался на волю событий, исчерпана до дна. Эта сцена, совершенно обычная для лагеря смерти, только что сработала у него внутри как спущенный курок. Капля, переполнившая чашу с кислотой, и без того давным-давно полную до краев.
Один из детей, не дотянувший до метра двадцати, догадался, что маленький рост станет его приговором: он незаметно приподнялся на цыпочки, стараясь коснуться деревянного бегунка.
Охранник ударом сапога под зад отправил его к самым маленьким — тем, кого поджарят уже сегодня ночью.
У Симона тошнота поднялась к горлу. Для человека, который всю жизнь старался смухлевать под ростомером, видеть эту безуспешную попытку ребенка было решительно невыносимо. Размашистым шагом он подошел к эсэсовцу:
— Можно тебя на пару слов?
— В чем дело?
— Отойдем на секунду.
Солдат выглядел пьяным в стельку. Симон дружески подтолкнул его за угол здания, подальше от посторонних взглядов.
— Этого малыша, последнего, я у тебя покупаю.
Тот захихикал как телок:
— Так дела не делаются.
— Называй свою цену. Я плачу́ и увожу его. И все шито-крыто.
Симон чувствовал, что внутри все кипит. Его лицо покраснело, уши горели, ему казалось, что край шарфа сейчас воспламенится.
— Пятьсот рейхсмарок.
Это было ни с чем не сообразно. Жизнь ребенка не имеет цены. Симон покопался в сумке, которую носил через плечо. Он знал, что там немного — максимум сто рейхсмарок.
— У меня деньги в машине.
Солдат ухватил его за рукав, посмотрел на одежду. Казалось, он внезапно протрезвел.
— Nein, — бросил он, щелкая затвором винтовки.
— Nein? — повторил Симон. — Дай-ка еще поищу.
Он запустил руку в сумку, достал оттуда взведенный люгер и выпустил пулю охраннику в лоб.
Обернувшись, он увидел, что второй караульный уже бежит к нему, на ходу пытаясь дослать пулю в ствол.
Появившись слева, Бивен вонзил в него лезвие, можно сказать пригвоздив его к ночи. Человек на долю секунды словно завис в воздухе, болтая ногами и выгнув спину, потом осел со звуком упавшей перины. Струйка крови вертикально взвилась из его горла. Бивен поставил на рану свой сапог и давил, пока не повернул тело в снегу.
Симон вернулся к группе детей и взял за руку своего протеже. Они побежали к «фольксвагену».
Через несколько метров он затормозил.
Невозможно бросить остальных…
В тот же момент послышался звук мотора, но более низкий и тяжелый. Симон выпустил руку малыша и снова выхватил свой люгер, но тут заметил за световыми кругами грузовик марки «Боргвард», трясущийся на своих колесах, словно тоже промерз в ночи.
Симон прищурился и отметил два существенных момента. Во-первых, у этого грузовика был крытый брезентом кузов — идеальный, чтобы спрятать тридцать сопляков. А во-вторых, за огромным рулем была Минна.
Каким бы невероятным это ни казалось, они без всяких затруднений покинули лагерь вместе со своим грузом, забившимся под брезент. Шлагбаум поднялся, и Бивен только торопливо рявкнул: «Хайль Гитлер!» — закоченевшим часовым.
Черная дорога, белая дорога.
Ни слова в кабине, ни звука в кузове.
Симон был счастлив, и его счастье ощущалось таким плотным и твердым, что ему казалось, будто он проглотил камень. Острый кусок кремня, ранящий внутренности, но его красота лучилась в глубине живота.
Они спасли несколько детей. Капля крови в океане гемоглобина. Но по крайней мере, этой ночью ростомер проиграл. Рост не стал причиной смерти. И одной этой мысли сейчас хватало, чтобы заполнить Симона целиком абсолютной безмятежностью.
Минна направилась на восток.
Куда они едут? Что будут делать? Польша превратилась в освежеванную землю, исторгающую свои трупы и реки крови под действием сотрясающих ее неуправляемых толчков. С Украиной и Белоруссией — то же самое. Что до России, то по количеству мертвецов она превзошла все, что насчитывала история человеческих войн.
Симон забился поглубже в сиденье между Минной и Бивеном, вжав голову в меховой воротник. Жар собственного тела опалял ему лицо. Тряска на ухабах укачивала. Все это было похоже на сон, на лихорадку первой любви.
Трое убийц впереди. Тридцать детей сзади. Немыслимый обоз, затерянный в пустоте, в нигде.
