Рабов меж тем отогнали на край поляны и оставили под присмотром безусой молодёжи. В прямом смысле. Паренькам, которые его охраняли, Данила дал бы навскидку лет шестнадцать-семнадцать, но связываться с ними ему не хотелось. То, как они, увешанные оружием и со здоровенными щитами за спиной, легко и непринуждённо двигались, говорило о недюжинной силе и выносливости.
И тут Молодцов углядел среди собратьев по несчастью знакомое лицо – того самого старика, что втюхивал ему про удачу.
– Что ты мне, гад, плёл, что нам повезло? – Данила пихнул его в плечо.
– А, это ты, чужак ромейской веры. Радуйся: попадёшь в Ирий воином. Мужеской смертью умрёшь. А всех, кто с мечом погибает да ещё в такой день, Перун сам привечает. А там как пойдёт: может, окажешься ты в холопах у воина, что на крылатом коне по небу скачет. Или полюбишься ты чем-то воинскому богу, и он тебя самого воином сделает. Только для этого надо храбрым быть.
– А правда, что в Ирии можно день и ночь есть и еда со столов не пропадает? И если тебе руку отрубили, то её приставь к телу – и она прирастёт? – жалостливо спросил кто-то сбоку.
– Это ты с нурманским посмертием путаешь, – ответили ему с другого конца.
– Да как же это… – вмешался в спор третий.
«Да они тут все кретины, они даже счастливы, – зло подумал Молодцов. – Чтоб им всем…»
Тут варяги начали свою пляску, и Данила оборвал мысль.
Он читал про это, слышал рассказы: идеальный удар наносится быстрее четверти метра в секунду, тогда глаз не успевает заметить его и прочее. Но слышать – не увидеть это воочию.
Вернее, Данила как раз и не видел: глаз выхватывал только серебряные размазанные высверки вблизи обнажённых тел воинов. А варяги, держа в руках по два меча, умудрялись уворачиваться от едва видимой смерти и сами стремительно атаковали. В молниеносном темпе. Ни на секунду не прерываясь, не сбивая ритма.
Наверное, это всё-таки была отлаженная постановка, а не настоящий бой. Танец, посвящённый богу, великолепный и опасный. Варяги демонстрировали то, что называется совершенным боем, – минимум уклона от атаки (а это отточенный клинок, летящий в ничем не защищённое тело) и сразу же контрудар, от которого оппонент так же великолепно уклоняется. Воины стремительно двигались, менялись противниками, высоко прыгали, выли волками…
И вдруг всё закончилось. Варяг со шрамом резко воткнул в землю мечи, и все замерли. Данила даже ощутил разочарование, что танец прекратился.
– Начнём Перунову жатву, в дар ему, – зычно проговорил варяг.
Юноши из охранников подхватили под руки первого раба – тот и не думал сопротивляться – и отнесли его к идолу. Там уже стоял воин, беспечно зацепивший руки за пояс. Челядину протянули топор, тот умело за него схватился. Вся поляна замерла в ожидании. Раб с истошным криком ринулся на варяга. Тот не двинул и мускулом, всё так же стоял с руками на поясе. А затем вдруг оказался сбоку от челядина, с обнажённым уже и окровавленным мечом. Раб всё бежал, несмотря на лезущие из живота сизые гроздья кишок. О них он и споткнулся, упал, пару раз содрогнулся и умер.
– Тебе, Перун!!! – разом грохнули варяги на поляне.
Варяг, убивший раба, подошёл к трупу, запустил руки в рану, а после окровавленными ладонями прошёлся по деревянным губам идола.
– Тебе, Перун! – повторил он.
Его сменил другой варяг – пониже и поплотнее. Воины привели нового раба на заклание, по-другому назвать эти «поединки» нельзя.
Данила содрогнулся, когда увидел смерть раба, но и только. Он не мог поверить, что это всё по-настоящему, что смерть здесь, рядом, дышит в лицо. Всё воспринималось как фильм, очень реалистичный и жестокий, но фильм. Как же это так? Был человек – и умер. Навсегда! Такого же не может быть. Во всяком случае, не так люди умирают. Не так должен умереть он, Данила. В свою смерть Молодцов и подавно не верил.
Следующий поединщик из рабов попросил себе в руки меч.
– Никогда меча в руках не держал, – проговорил он сиплым, но счастливым голосом. Сделал шаг, и его голова слетела с плеч. Фонтан крови выстрелил высоко вверх и оросил рожу идола. Варяги одобрили это дружным рыком.
